— Ты должен беречь Элайзера, он золотой человек, а вместо этого ты… Черт. Я искренне желаю тебе, чтобы с тобой поступили так же.
— Ты не знаешь его, — бросает голосом, испускающим вибрации, альфа.
— О да-а. Не знаю. Что я вообще о тебе знаю? Ни возраста, ни имени, ни наличия семьи. Что ты там еще от меня утаивал? Ах, точно, все. Ага, ну да, ну да, зачем любовничку рассказывать секретики, он же так, на время. Только знаешь что? Я могу тебя сдать куда надо. Скажу, мол, обманул, притворился свободным, склонил к близости. Посадят. Среди тюремной гнили тебе самое место.
— Ты не сделаешь этого.
— Ага, коне-ечно, если ты за меня решил, то да, не сделаю, — язвит Яли, ощущая, что еще чуть-чуть, и он не сдержит злости, бурлящей по венам. А альфа, как на то, подходит ближе, собираясь ухватить. Приходится отступить. — Отойди, я терпеть тебя не могу.
Тот останавливается. На мгновение в его выражении лица проскальзывает что-то пронзительно-горькое, и эта горечь отдает Яли в межреберье знакомой болью.
— Послушай меня, — неожиданно тон голоса Франа становится почти просящим, а не указывающим, как обычно.
— Наслушался, достаточно, — огрызается он в ответ, запрещая себе искать причины, почему Фран вдруг переменился. От этого притворщика всего, чего угодно, нужно ожидать. — Окей, я не сдам тебя. Только, будь добр, исчезни, а.
Воздух такой холодный, что кажется, будто с облаков посыплет снег. Вот-вот упадут пушистые снежинки, застревая в волосах. Но нет. Эти капли — дождь. Моросящий, мелкий, в лицо россыпью. Намекает будто — можешь плакать, я прикрою. И Яли правда хочется, но он не может.
Он обессилен. Желает осесть на асфальт вместе с дождем. Превратиться в лужу, ведь птицей ему не быть. Или смыть с себя весь прошедший месяц — их бурный роман. Или прошедший год. Вообще с того момента, когда они впервые посмотрели друг другу в глаза, а он — дурак — рискнул кинуть вызов: мол, возьми меня, если сможешь. Сам виноват, в частности. Кто же знал, что так выйдет?
Болит.
А когда больно, яд хочется выплеснуть в слова. Не в одиночку же им давиться.
Но он молчит и захлебывается. Режет внутренности осколками обид.
Яли разворачивается, не зная, что его тут держит. Точнее, как раз таки зная, что. Ему хочется запомнить Франа. Как отрицательный опыт: не доверять чужой лжи. Или как первую проклюнувшуюся любовь. Нельзя помнить только хорошее или плохое. Память — смесь цветов и оттенков, тут нет чисто черного-белого.
И если это действительно последняя их встреча, то он хочет запомнить каждый из тонов. Дом, темнота, свет в окнах. Фонари, тучи, дождь. Лужа. Запах мяты. Фран позади, а Яли притворяется, что не замечает его присутствия и смотрит в телефон, а на экране — капли. Изображает безразличие, когда как изнутри рвутся тысячи слов. И удерживать их почти физически больно.
Яли решается, смотрит на продолжение улицы, в сторону вечерних трамваев. Шаг, еще шаг. Он будто ожидает, что Фран его поймает обратно в сети, будто дает шанс остановить себя. И альфа останавливает. Но не тем, чем ожидалось.
— Ты спал с Айроном?
Яли в изумлении оборачивается, так и зажимая и без того треснутый телефон в руке. Дождь усиливается.
— Думай, как тебе удобно.
— Ответь, — настаивает Фран и язык чешется выпалить: