– А, тогда понятно, – кивнул каким-то своим мыслям главнокомандующий. – Что же это вы, поручик, не уберегли государева гонца? – бросил он затем, взламывая сургучную печать на конверте.
– Виноват, ваше высокопревосходительство! Нападение оказалось внезапным.
– Внезапным… Конечно. А когда бывает иначе? – проворчал адмирал. – Проклятый Удино, вон, нашего графа Палена намедни тоже внезапно атаковал… В итоге оставлен Борисов. Добро хоть мост успели сжечь…
Зашелестели разворачиваемые бумаги.
Несколько минут Чичагов внимательно их изучал, то хмурясь, то вдруг светлея лицом, затем выудил из пачки одну и протянул ее полковнику:
– Что думаешь, Роберт Егорович?
Тот быстро пробежал документ глазами.
– Ну, что думаешь? – повторил свой вопрос главнокомандующий.
– Не возьму в толк, откуда Его Величеству может быть все сие ведомо? – проговорил полковник, возвращая бумагу адмиралу. – Про Студянку, про гати, про планы французов?
– В самом деле, откуда? – спросил Чичагов – почему-то меня. – Мы здесь, через реку от Наполеона, только и гадаем о его намерениях, а Его Величество в Петербурге осведомлен обо всем в деталях?
– Не могу знать, ваше высокопревосходительство! – гаркнул я, но, подумав, что миссии моей такой ответ не на пользу, добавил: – Однако ежели мнение мое услышать изволите… Так на то он и Государь, чтобы глядеть дальше нашего. К тому же, как говорится, лицом к лицу лица не увидать – большое видится на расстоянии…
– И где же это так говорится, поручик? – хмуро поинтересовался Чичагов.
– Матушка моя, покойница, бывалоча сказывала, – ответил я, ни на йоту, кстати, не соврав – Есенина мои родители любили и цитировали нередко, к месту и не к месту[1].
– Ну и как, доверимся мнению покойной матери господина поручика? – скептически поинтересовался главнокомандующий у полковника.
– Мое видение дел наших вам хорошо известно, ваше высокопревосходительство! – с жаром проговорил тот. – Наполеон рвется к Минску – к так удачно захваченным нами ранее складам. А это значит, переправляться через Березину французы будут либо здесь, в Борисове, либо, что наиболее вероятно, ниже по течению. Посему, единственное верное решение – то, что мы с вами нынче обсуждали: оставив в крепости корпус генерала Лонжерона, переместить наши основные силы южнее, в село Збашевичи. Студянка – нелепость. Идти от нее можно разве что на Вильно. По болотам. Проще, не мудрствуя, сразу бросить на левом берегу артиллерию, обоз – да и большую часть армии заодно. Не думаю, что Наполеон на такое готов. Однако… – он вдруг умолк.
– Однако? – с нажимом повторил за ним Чичагов.
– Однако приказ Его Императорского Величества не оставляет нам выбора, – резко поменяв тон, холодно продолжил полковник. – Ослушавшись – вовек не оправдаемся, хоть самого Наполеона на аркане приведем со всеми его маршалами. Подчинимся же – упрекнуть нас будет не в чем. Такова была воля Государя – и вот документ о сем…
Ну, это он, понятно, не знал, что через пару дней чернила на доставленном мной письме выцветут без следа, а еще через сутки рассыплется в прах и бумага… Но, ясное дело, ставить командование Третьей Западной армии об этом в известность я не собирался.
– Приказ, да, – задумчиво кивнул адмирал. – Но как же отечеству польза?
– Тут соглашусь с поручиком, – кивнул в мою сторону полковник – без малейшей, впрочем, приязни как во взгляде, так и в голосе. – Сие Государю нашему виднее, будь он и в Санкт-Петербурге… Да хоть в самом Ново-Архангельске[2]! Кто мы такие, чтобы спорить с его прямым приказом?