На броневых пластинах, сплошь покрывающих эту химеру, клочками кустилась зелёная шерсть. Типичную рожу гоминида безобразили чудовищные зубы, не вмещающиеся во рту.
— Шило! Магазин! — отрапортовался Шило и добавил — Вот это, блин, да! Этот — не рубер! Этот нам сейчас такую пластическую хирургию сотворит — обхохочемся!
А Пашка подумал:
— Что за мода, блин, — отращивать себе такие жвалы! Неудобно же!
И снова выстрелил в нос.
Элита трубно, протяжно зарычала и схватилась лапой за лицо, теряя скорость. Между крючковатых пальцев тёмная кровь текла ручьём.
Ещё пару пуль Скорый всадил в просветы между пластинами брони на груди. Бронебойно–зажигательные входили в щели, прошивали шкуру и, видимо, разрушали внутренности.
Тварь перешла на шаг и, топча убитую мелочь, сразу стала отставать. Остановилась, судорожно выгнулась, и её стошнило чем–то коричневым. В конце концов, она уселась посреди дороги, подняла рыло к небу и завыла. Тоскливо затянула на одной ноте, как далёкая сирена.
Остальная шпана, сопровождавшая «главного», тоже остановилась и уселась на асфальт, задрав головы к небу.
— Умирает, — сказала Бабка, притормозив авто.
Пашка попробовал дотянуться своим даром до туши гориллоподобного. И достал ведь!
Сердце огромного тела, прошитое двумя крупнокалиберками, остановилось. В голове, одна синяя линия грибницы оказалась разорвана. Жизнь стремительно уходила из чудовища.
И тут заражённые запели. Не завыли, не зарычали, а именно запели. Затянули на одной ноте тоскливое «о–о–о».
— Они что, блин, — отпевают его? — спросил в никуда Шило.
Короткий сухо сказал:
— Небо.
Все взглянули вверх. Солнце явно потускнело. Небосвод приобрёл сиреневый оттенок и на нём проступили звёзды.
— Затмение, что ли? — спросила Бабка.
— Тут луны нет, — ответил Короткий.
Потянуло прохладой. Пашка зябко передёрнул плечами.