— Инспектор Барнеби, перестаньте. Что в папках?
— Пожалуйста… ну, пожалуйста… — молоденькая девушка с диктофоном преградила ему дорогу. — Это вы занимаетесь расследованием этого дела? — Она задыхалась от возбуждения, как будто торопилась на вечеринку. — Местное радио, — добавила она, подсовывая обернутый поролоном микрофон прямо Барнеби под нос. — Если вы мне сейчас что-нибудь скажете, у меня будет горячий материал для семичасовых новостей.
— Большое дело, — пробурчал Трой.
— Уже назначен представитель для связи с прессой? — прокричал репортер, оттесняя девушку.
— Пока нет. Дайте нам хоть дух перевести, — ответил Барнеби, пытаясь следовать своей дорогой.
— Но инспектор…
Уходя, Барнеби слышал, как один из деревенских (тот, кто отпустил замечание про библиотеку) поймал свой момент славы.
— О, это было ужасно! Ужасно! — кричал он в микрофон. — Это сделал ее сын… он вышел весь в крови. Они увезли его на «скорой». Они утверждают, он спятил. Понимаете, он голубой… с ними такое бывает…
— Но кого убили?
— Ну… его мать, так ведь? — Он гордо огляделся по сторонам. — Меня снимают?
Барнеби убрал папки в багажник машины и надежно запер его.
— Быстро они начали тут шнырять, — заметил Трой.
— В местных газетах всегда есть деревенский корреспондент. Занимаются репортажами из Женского института и с цветочных шоу. Видимо, кто-то поддерживал с ними связь. — Барнеби быстро зашагал вдоль Черч-лейн, Трой поспешил за ним.
Когда они дошли до деревянного Знака, отмечающего поворот на Гесслер-тай, Трой поинтересовался:
— Вы что, собираетесь прямо сейчас заняться подозреваемыми, сэр?
Барнеби ничего не ответил. Он тяжело дышал, лицо его покраснело, губы были плотно сжаты. Для него убийство миссис Рейнберд вдохнуло в дело, еще вчера бывшее таким сухим и безжизненным, новую пульсирующую жизнь со свежими озарениями и возможностями. И хотя убийца так и оставался пока без лица, но его запах стал сильнее. Барнеби ощущал где-то не так уж и далеко впереди свою добычу, которая уже не бежала быстро и радостно, громко смеясь над незадачливыми преследователями, а нервно озиралась и петляла из стороны в сторону, сознавая, что дистанция между ними упорно сокращается.
Много лет назад, постепенно осознавая то приятное возбуждение, которое овладевало им в подобные моменты, Барнеби испытал депрессию и печаль. Он ощутил, что его роль как охотника за людьми сродни чему-то животному. Некоторое время он пытался работать не столь увлеченно. Делал вид, что этой волны восторга, накатывавшей по мере того, как сеть затягивалась, на самом деле не существует. А если и существует, то здесь нечего стыдиться. Когда у него ничего с этим не получилось, наступил этап, продолжительностью в несколько лет, когда он изображал жесткого человека, который игнорирует или подавляет на корню те более ранние ощущения. Те, кого он преследовал, являлись мерзавцами. У всех них на уме было только одно. Дай им минимальную поблажку, и они перегрызут тебе горло. Здесь не может быть места для жалости и прочих человеческих чувств.
Дела как будто пошли на лад. У него все получалось. Троих, пойманных им в этот период, повесили. Барнеби заслужил большое уважение, в том числе и от тех людей, которых сам презирал. Но постепенно этот панцирь ненависти к преступникам превратился в ненависть к самому себе, и в конце концов он понял, что готов скорее умереть, чем превратиться в того, в кого превращался неотвратимо.
Он пошел к Джорджу Балларду и весьма расплывчато объяснил ему что-то о стрессе и головных болях, в результате чего без лишних вопросов получил месячный отпуск. Он провел его, занимаясь садом, рисуя и общаясь с Джойс. К концу месяца Барнеби понимал, что не хочет заниматься ничем другим, кроме своей работы, и что пугающий панцирь сломан окончательно и бесповоротно. Поэтому он вернулся и продолжил выполнять свои обязанности: вначале неуверенно (хотя неизменно компетентно), осознавая, что отсутствие мгновенных и резких мнений по любому злободневному вопросу делает его в глазах тех коллег, что в избытке ими обладали, скучной личностью. Стал он в то время и менее жестким, в отличие от прошлой строгости, и теперь мог при необходимости закрыть глаза на нарушение распорядка. Некоторые приняли это за слабость. Но это заблуждение Барнеби со временем рассеял. И вот сейчас он шел по пыльной деревенской улочке, пройдя, в каком-то смысле, полный круг. Он являлся полицейским, который не гордился своей работой, но и не стыдился ее; он завершал свою карьеру и завершал преследование убийцы, испытывая от этого возбуждение и понимая, что это просто жизненный факт. Это часть его самого. Трой дотронулся до его руки.
Они уже прошли половину дорожки, ведущей к коттеджу «Холли». Барнеби остановился и прислушался. Кто-то вопил, сердитые слова практически невозможно было разобрать.
ebooksa