Любава

Сообразив, что рыбу можно поймать и самой, девочка отправилась на берег реки. В запруде громко квакали лягушки. Конечно, ничего ей поймать не удалось. Она даже не увидела ни одной рыбы. Вздохнув, девчушка уселась на камушек, и, упершись локтем в колени, положила подбородок на кулачок, бережно уложив пострадавшую руку. Прямо перед ней уселась большущая лягушка, и, раздувая щеки, уставилась на девочку.

Долго она смотрела на лягушку, а в голове медленно зрела мысль: она смогла пожарить рыбу. Что ей мешает так же пожарить и лягушку? Уж этого добра в округе… И поймать их не трудно.

Поймала одну на пробу, как раз ту, что напрашивалась. Лягушку было жалко, она пищала, когда девочка насаживала ее на палочку, но есть хотелось сильнее, и она, отвернувшись, сунула еще дергавшуюся лягушку в огонь. Пожарив ее подольше, попробовала. Вполне съедобно, если не есть живот и голову. Обнаружив еще один источник пищи, малышка, довольная, уснула в своем лесном прибежище.

Спички вскоре закончились. Сунувшись домой, она обнаружила там хромого дядьку. Увидев ее, тот, качаясь, вытащил из кармана три оставшихся помятых конфеты и протянул девочке. Та, настороженно следя за каждым его движением, зверьком схватила с ладони конфеты и отскочила на безопасное расстояние. Нахмурившись при виде распухшей руки, болтавшейся плетью, он попытался подозвать ребенка, чтобы осмотреть руку, но та выскочила за дверь, едва не сбив с ног Зоську.

Схватив малую за шиворот, Зоська, поставив ведро с водой, с ходу принялась колотить девочку, стараясь попадать по больной руке.

— Где бегаешь, зараза? Чего опять приперлась? Еду стащила, тварь? — подкрепляя каждое слово ударом, шипела Зоська.

Спас девчонку хромой. Дошагав до двери, он молча врезал Зоське по лицу. Выпустив ревущую девчонку, та упала навзничь. Малышка, подвывая от боли, метнулась в кусты и только ей известной тропкой бросилась к своему укрытию.

Несколько дней она отлеживалась там, иногда выползая, чтобы набрать ягод — есть хотелось очень сильно. В эти дни в ход шли и листочки, и хвоя. Но идти в деревню девочка боялась — с больной рукой особо не побегаешь.

Глава 22.2

Вскоре стало невмоготу терпеть голод, и девочка рискнула. Пробравшись в деревню, она улучила момент, когда старая бабка Агафья пошла на огород, и пробралась к ней в дом. Найдя спички и распихав их по всем карманам, девочка услышала, что старушка возвращается. В панике оглядевшись, она метнулась под лавку, стоящую возле окна. Сжавшись там в комочек, замерла, дыша через раз.

Уходить снова старушка явно не собиралась. Достав из кадушки тесто, она принялась лепить хлеб. Оставив его подходить, занялась печью. Девочка под лавкой кусала губы — от неудобной позы затекло все тельце, поврежденная рука безжалостно дергала, пульсируя болью, но выбраться из-под лавки не было никакой возможности.

Растопив печь и ожидая, когда нагорят угли, старушка принялась за уборку. Подметая пол, она наклонилась, чтобы вымести сор из-под лавки. Понимая, что обнаружена, девочка, оттолкнув веник, рывком вылетела из-под лавки и, не разгибаясь, пулей выскочила на улицу.

Позже она не раз слышала, как Агафья со слезами рассказывала соседкам, что спугнула домового, помогавшего ей с хлебом. Да так напугала бедняжку, что тот аж из дома убег. И как теперя вернуть его обратно, она и не знает. Уж и просила его, и звала, стоя на пороге, в дом приглашая, и кашку сладенькую ему варила да на пороге оставляла, даже спала с открытой настежь дверью — авось ночью придет сердешный — все бесполезно. А хлеб-то у ней с той поры и не выходит, все квелый какой-то получается. Да и вообще дела плохо идтить стали. И куры дохнут чегой-то, и мусора в доме много стало, а вчерась вот она и паутину по углам углядела… Как бы ей домового-то вернуть обратно-то?

А кашка и правда сладенькая была. Девочка специально вечерами к Агафье пробираться стала — та кашку каждый вечер, утирая слезы и уговаривая домового вернуться, выставляла ему угощение. Едва старушка скрывалась за дверью, девочка выскакивала из своего укрытия, хватала миску, и уплетала вкусную кашку. Съев все до крошки, она возвращала пустую миску на место.

Ранней осенью, едва начали желтеть на деревьях листья, Агафья умерла. Девочка искренне расстроилась — кашки больше не предвидится. Агафью похоронили, дом закрыли. Девчушка решила жить в доме. Пока на улице было не слишком холодно, там и сидела, выбираясь из дома только для того, чтобы найти себе еду.

Снова приближалась зима. Сильно похолодало. И опять спасали чердаки и бани. Но все чаще и чаще оказывалось, что ночевать ей попросту негде. Попробовала спать в хлеву — чудом проснулась среди ночи. Тогда-то она и обморозила себе ноги. Ступни опухли и сильно болели, взбухавшие пузыри лопались, причиняя невыносимую боль. Пришлось возвращаться к Зоське.

Та кормить девчонку не собиралась. Ослабевший от голода и холода организм, видимо, решил сдаться, и ребенок, забившись в дальний угол жилища, погрузился в болезненное забытье. Там бы она и померла, но тот хромой дядька снова явился к Зоське. Обнаружив ребенка в таком плачевном состоянии, он принялся ее выхаживать. Зоська разоралась, но, тут же получив в зубы, утерла кровавую юшку с губы и умолкла.

Порой она шипела проклятия и угрозы, злобно поглядывая на кучу тряпья, которое Хромой специально насобирал по брошенным домам, соорудив ребенку хоть какое-то спальное место. Девочка, не в силах уйти из дома, попросту зарывалась в тряпье, стараясь не мозолить Зоське глаза — та обещала "показать нахлебнице сладкую жизнь, как только хромой свалит". Но хромой все не уходил.

Спустя несколько дней жар спал. Хромой ушел. Девочка все чаще и чаще выползала из вороха тряпок на кухню за едой. Зоська снова принялась ее колотить почем зря. Не выдержав, девчонка дождалась ночи, и, обмотав ноги так, как ей их обматывал тот дядька, уползла из дома снова в деревню.

Пару ночей ей везло — старики топили бани. Теплая вода казалась истинным блаженством после стольких дней и ночей адского холода. Вот только еще не до конца поджившие ноги сильно реагировали на тепло — горели, словно в кипяток их опускают, а не в теплую водичку. Было очень больно, но оно того стоило. Вскоре грызущие ощущения сменились на зуд, а затем и он утих, и было так хорошо… пока вода не остыла.