Опять хлопнула дверь, скрипнуло крыльцо, послышался недовольный тягучий голос:
— На кой ляд я Николаю потребовался? Сам прийти не мог?
Варя молча шла впереди деда, зябко кутаясь в платок. Старик шлепал опорками, обутыми на босу ногу, ворчал. Только закрыл за собой калитку — Лагутин приставил к его спине ствол маузера:
— Вечер добрый, Буркин. Еще гостей примешь? Хорошо заплатим, не просчитаешься.
Старик икнул от страха, осторожно повернулся. Разглядев в темноте человека с маузером, людей с винтовками, испуганно и жалобно протянул:
— Кто вы такие?
— Мы из Чека, — сказал коротко Лагутин.
Буркин хотел перекреститься — и не смог поднять ослабевшей руки. Чуть слышно выдавил из себя:
— Что вам надобно? Пожалейте старика немощного, отпустите душу на покаяние.
— Вызови из дома главного. Вздумаешь предупредить — вдарим по твоей избе из пушки, вон она стоит, — кивнул Лагутин в темноту.
Прищурившись, Буркин покосился туда, ничего не разглядел, но поверил, согласился:
— Только не стреляйте, все сделаю… А что сказать?
— Скажи, в соседний дом зовут, прибыл связной из города.
Старик почесал грудь под расстегнутым воротом рубахи, повернулся к Варе:
— Кормил, поил тебя, а ты родного деда на смерть толкаешь. Креста на тебе нет, тварь неблагодарная, — растягивая слова, с угрозой произнес он.
— Иди, иди, деда, — насмешливо сказала девушка. — Стрельнут из пушки — всему хозяйству конец.
Шаркая опорками, Буркин побрел к дому. Чекисты настороженно следили за ним, Лагутин приказал Варе спрятаться за сруб колодца — дощатый забор от пулеметной очереди не защитит.
На крыльце Буркин затоптался, высморкался, рукавом вытер нос и скрылся за дверью. В окнах все так же тускло желтел неровный керосиновый свет, на занавесках редко двигались неясные тени.
На крыльцо вышел, грузный мужчина в накинутой на плечи шинели, чиркнул спичкой, прикурил. Спустился с крыльца. В тишине было слышно, как неприятно поскрипывают тяжелые сапоги.
Бросились на него втроем и не сразу смогли скрутить руки, сунуть в рот кляп: бандит размахивал кулаками, пинал чекистов сапожищами. Повалили его на землю, набросили на голову шинель. Только после этого он присмирел, лишь иногда вздрагивал всем телом и глухо постанывал из-под шинели.