Особенно невмоготу ему было, когда зимой, на Масленицу, буйные молодцы с другого берега Оки скатывались с муромскими на кулачках биться. С веселым хохотом всегда муромских били и с обидным свистом долго гнали по скользкому льду.
— Э-эх! Нет у наших робят бойца-надежи, опять, как щенят, пораскидали, — в сердцах бросал шапку об пол отец.
А Илья в своем углу каменным делался, будто ему шапку в лицо с укором бросили.
Сам-то Иван Тимофеич в молодые годы ровни себе по удали не знал. Одной рукой молодцов на снег скучать укладывал. Думал, и сын надежей будет людям в ратном деле, а ему в трудном хозяйстве, да проклятый змей поперек его мечты разлегся.
А на эту Масленицу еще одна беда, как тяжкий воз с камнями, на Илью опрокинулась.
Приходила к ним иногда тихая, застенчивая девочка Улита. Такая ласковая была — то сладкой земляники Илюше из лесу в лопушке принесет, то орехов, а то просто так придет и скажет ему чисто по-детски:
— Я тебя, Илюша, жалеть пришла.
— Ну жалей, жалей, — усмехнется Илья.
А Улита сядет рядом с ним на лавку, голову рукой по-бабьи подопрет, губы подожмет и молчит горестно. Илюшу жалеет. Потом встанет и скажет серьезно-серьезно, с верой:
— Дай тебе Бог здоровья и силушки, Илюша. — И степенно, до самой земли ему в пояс поклонится.
А косица-то ее толстая всегда, как на грех, со спины через голову перекидывается и хлоп об пол!
Всю серьезность портила.
Всегда после Улиты Илюшина душа будто от теплого солнышка оттаивала, и не заметил, как стал ждать, когда еще Улита жалеть придет. Когда же она из девочки девушкой нежданно стала, чуть не выл от тоски, бедный.
Ну вот, а на эту Масленицу пришли отец с матерью с шумного уличного веселья румяные, все в снегу и с порога Илюше, словно обухом по лбу:
— Слыхал? Улита наша под венец нынче идет!
— Какая Улита? — не понял Илья.
— Да какая ж еще? Аль забыл, кто тебе землянику в лопушке приносил?
— А… жених кто? — глухо спросил Илья.
— Да с того берега какой-то. Говорят, рыжий да конопатый, будто клопами засиженный. Одно слово — непутевый. Да они там все такие.
— Кто ж меня теперь жалеть-то будет? — чуть слышно прошептал Илья.