Венец из окровавленных костей

22
18
20
22
24
26
28
30

Они приближались, громко шар4ая по влажной поверхности, и гнусно переговариваясь. Она сжала нож в руке. Мысленно отсчитывая шаги.

— А может к Шелли мне сегодня и не нужно будет — первое, что произнес широкоплечий вор, увидев ее.

— Одна из этих наркоманок… — их факелы освящали далеко, но недостаточно, чтобы разглядеть все. Единственное, что они поняли, что перед ними стоит девушка с выпирающими формами (все дело было в кожаном делите, а не в природном даровании, но в темноте разве что разглядишь). Плащ она благоразумно сняла, чтоб не мешался в бою.

Тьма была на ее стороне. Огонь факела не позволил им вовремя увидеть блеск ножа и вылетающую вперед руку. Нож просвистел, переливаясь в темноте лунной сталью, и вонзился в широкую бычью шею вора. Здоровяк повалился спиной к стенке и медленно сполз вниз, необдуманно выдирая лезвие из своей шеи. Нож со звоном приземлился на пол, лишь на пару секунду опередив его.

Второй, не отличавшийся сильными формами, видимо, не отличавшийся и храбростью, не полетел на противника, обнажая висевший на поясе короткий клинок, и, пожалуй, выбрал самое благоразумное — побег. Но помимо кое-каких зачатков мышления, была в нем огромная часть жадности. Видимо, решив, что метатель ножей не запрыгнет на него, он, перед самым побегом, потянулся к телу бурлящего товарища, но не к его пузырящейся раны, а к его сумке. Его руки дрожали, но стоящий без движения силуэт убийцы дарил надежду, что он успеет забрать.

И она бы его наверное отпустила бы, и вор смог бы убежать. Но из всех пороков она ненавидела именно жадность, грязную чванливую жадность и жажду наживы. Еще вчера они пили вместе, возможно из одной кружки, идя на дело клялись друг друге в партнерстве, трахали одну шлюху на компанию в конце концов, а теперь, а теперь он обирает его. Хотя его друг даже еще не успел умереть, вон как судороги бегут.

Когда его длинные костяшки пальцев сомкнулись на окровавленной лямке от наплечной сумке, она ринулась на него. Выскакивая вперед, одновременно выбрасывая длинный узкий изогнутый клинок с пояса. Он заметил резкий выпал и поспешил убежать, но сумка и жадность не дали ему вот так просто выскользнуть. Лезвие клинка стремительно вошло в икру, разрезая мышцы и на секунду обездвиживая его. Вор рухнул на камень, сумка все еще сжималась в его руке.

— Не надо, прошу — простонал он, переворачиваясь и протягивая к ней раскрытую руку. — Забери деньги…оставь…меня…прошу. — Одной рукой он зажал рану на ноге, а второй он пододвинул сумку умершего друга.

Она раскрылась, и наземь высыпались монеты и мелкая утварь, скорее всего, серебряная. Факел валялся слишком далеко, и вор все-еще не мог разглядеть своего палача. Однако он смог слышать. Слышать, как плата за его жизнь, шаркая по каменному полу, медленно падает в отходы. Золото, серебро, то, что для него имело наивысшую ценность, то, ради чего, он лишил жизни нескольких человек. То, что позволило ему жить так, как того пожелал бы. То. Благодаря чему. Он хотел выжить, полетело в дерьмо, и затонуло на самом его дне.

С обреченным криком, вор ринулся прочь, понимая, что пощады от таинственного убийцы ему не ждать. Клинок прошелся по его спине, удар и острая боль вновь сбили с ног и в следующий миг, нога убийцы толкнула ослабевшего и истекающего кровью вора прямо к его сокровищам.

Сероглазая проводила взглядом мертвеца. Шорох заставил ее дернуться в сторону стены, у которой лежал первый труп. Это не был поднявшийся здоровяк, а девочка. Она стояла, протянув руку к окровавленной шее вора, жизнь только покинула его, и от тела все еще исходило теплом. Девочка потянула измазанный кровью палец себе в рот.

— Я хочу есть. — Ее голос изменился, холодная сталь прорезалась наружу, опрокинув испуг и неуверенность.

Учитель поравнялся с ней, с ним пришел и свет. В огненном блеске маленькие, немигающие глаза девочки буквально изрывались от ожидания. Она подняла молящий взгляд на учителя, тот кивнул, по-доброму рассмеявшись. Она вспомнила этот смех, он всегда ей нравился, от него веяло безопасностью, домом, семейным очагом, который при рождении дан ей не был.

Девочка впилась маленькими, острыми как у маленького щеночка, зубами в шею. Плоть откусить она не смогла, но кровь питала ее, она капала с подбородка и заливала ее грязное маленькое платье.

— Особо не медлите. — Учитель оторвал взгляд о чарующего зрелища. — Вскоре в городе будет переполох. Уходите пока тихо.

— Не хочу покидать вас, учитель.

— И я этого не хочу, но с сегодняшней ночи начнется новый отсчет, и вам пока лучше держаться подальше, ей…Ты должна сохранить ее. Из этой голодной девочки вырастет нечто прекрасное, как ты.

****

Скрыть произошедшее было невозможно, вся столица загремела страшными слухами о детях-упырях, да что там слухами, четверть города видели эти обезображенные иссине-бледные телеса. Отчасти этот ужас перед чем-то раннее невиданным сыграл на руку: народ перестал прислушиваться к вороньим неуловимым глашатаям, а в одном районе и вовсе погнали одного из странствующих монаха-сектанта камнями, правда, к великому сожалению Мердока, к воронятам и их культу никакого отношения не имеющего.

Но, этот страх быстро заглушался, стоило по городу разнестись вести о неправомерности или излишней жестокости королевской стражи, при обыске какого-нибудь барака или очередном насилии стражника, обремененного властью над беззащитными беженцами. Именно из-за этого рейд на злополучные районы за крепостной стеной возглавил сам Мердок. Вернее, он болтался рядом с алыми стражами, передав командование полусотни самому благородному и честному из своих людей — Дрозда. Молодой рыцарь, кажется, смирился со служением у того, кто овладел его молодой женой. А алкоголь и шлюхи, коих в окружении королевского отпрыска было большое количество, кажется, помогли избежать печальных последствий осознания неверности любимой. Хотя, на сколько знал Мердок, молодой и благородный сэр Лугус Хоттел, именованный окружением бастарда не иначе, как Дрозд, не притронулся с того злополучного поединка на пляже ни к одной женщине, включая свою распущенную жену.