Раздались на лестнице тяжелые шаги, и в комнату вошла Марья Андреевна с неизменным чулком в руках и с очками на самом кончике носа. Она увидела Софью Михайловну лежавшей на кровати и подошла к ней.
— Ты здесь? — сказала она. — А я тебя ищу... Тетя Люба приехала!
Софья Михайловна не отвечала.
— Что с тобой? — испугалась Марья Андреевна и приложила ей руку ко лбу. — Нет, жару нет! Тетя Люба приехала!
— Оставь меня, мама, я больна... — сказала Софья Михайловна и засунула голову под подушку.
Марья Андреевна засуетилась, побежала вниз и послала верхового за доктором Заречным. Раздались удары грома, дождь забарабанил по крыше и по стеклам, и молния осветила весь двор. Серж, заложив руки в карманы пиджака, ходил по столовой, Чубинский скромно сидел в уголку и перелистывал ноты, а Любовь Андреевна то и дело принимала какие-то зернышки, приседала от каждого удара грома и говорила:
— Сейчас должно случиться нечто ужасное!
Марья Андреевна сидела наверху у дочери и приставала к ней с расспросами, что у нее болит.
— Мамочка, — умоляла ее дочь, — уйди, пожалуйста! И без тебя тяжело!
Привыкшая слепо повиноваться детям, Марья Андреевна сошла вниз и стала терпеливо дожидаться доктора.
Вернулся верховой и сказал, что доктор приехать не может.
— Что, он занят или собирается куда? — спросил его недолюбливавший Заречного Серж.
— Никак нет... — отвечал верховой. — Они читают.
— Как же он тебе ответил?
— Они сказали: передай, говорят, им, что я читаю.
Серж встрепенулся, тряхнул длинными волосами и удивленно поглядел вокруг.
— Что же это такое, господа? — проговорил он. — Где мы, среди зулусов или готтентотов? К девушке приглашают врача, а он отказывается ехать, и только потому, видите ли, что они изволят читать! Какая подлость! Какое нахальство! И этот человек смеет называться священным именем врача!
И он сел за стол и написал Заречному записку:
«Вас пригласили к больной сестре, и вы отказались приехать. Не нахожу оправдания вашему поступку. Так врачи не поступают. Надеюсь, что вы понимаете меня и оцените то, что я ограничиваюсь только этим письмом».
«Не надо! Не посылайте!» — хотел было сказать ему Чубинский, но из благоговения перед Сержем не мог на это решиться, а Серж запечатал это письмо и, дрожа от гнева и широко раздувая ноздри, с тем же верховым послал его Заречному. Наверху рыдала Софья, у Марьи Андреевны по обеим щекам струились слезы, а Любовь Андреевна принимала крупинку за крупинкой и то и дело повторяла: