– Верно, – кивнул доктор Уоткинс. – При этом Маккейн оказался схвачен, а Дэнгё-дайси полиция и контрразведка плотно сели на хвост. Он был провален и попытался залечь на дно, и тут вы, констебль, смогли выудить его из мутного пруда. Когда же он был схвачен вами, мистер Вильк, а ведь едва не ушёл, подлец, никто от него этакой прыти не ждал… – Инспектор О’Ларри поморщился и потёр раненую руку. – Ей оставалось лишь одно: устранить его, покуда он не начал давать показания, для чего она и перевелась в гошпиталь Святой Маргариты. Жизненный опыт у неё был богатый и очень разнообразный, так что практически моментально её выдвинули в то самое отделение, где находился арестованный агент. Ну и денежные пациенты тоже. Похитив сигару в хьюмидоре у мистера Мексона, она подсунула её Мозесу Хайтауэру, предварительно начинив цианистым калием, конечно. На беду Евграфии, бедняга констебль решил приберечь подарок и выкурить его после дежурства, так что план провалился с треском. Именно тогда-то я и начал её подозревать и наводить справки, хотя о том, что Дэнгё-дайси попытаются устранить, безусловно, догадывался. – Доктор вздохнул. – Со спаренной сменой поделать, без риска раскрыть себя, она ничего не могла, и тут, очень удачно для неё, сержант Сёкли назначил дежурить вас в одиночку. Вы спросите меня, что я сам делал там? Так я со своим верным «гассером» ждал штурма, поскольку это был, по моему мнению, единственный для Евграфии возможный выход. Но, в третий раз за всю эту историю, в дело вмешалась её величество случайность. – Мистер Уоткинс вздохнул ещё раз. – План родился у неё моментально – импровизирует она вообще мастерски. Евграфия намекнула добряку О’Ширли, что вам неплохо бы принять что-то для бодрости, и тот заварил вам шиповник с мёдом. Перед самой партией в вист она же передала галантерейщику бутылку наливки, якобы от его соседа, прекрасно зная пагубную привычку О’Ширли принять перед сном стаканчик-другой. Покуда шла игра, она добавила яд в обе бутылки – устранить и вас, и свидетеля, и тех, кому он мог о ней проболтаться. И план сработал. Если бы не ваше недюжинное здоровье, то всё бы у Евграфии вышло, а она оказалась бы вроде как ни при чём и вновь исчезла, растворилась на просторах империи. К счастью, вы смогли её схватить и подать сигнал тревоги. А там и я подоспел. Вот такая вот история, констебль. Пойдёмте, инспектор, дадим мистеру Вильку отдохнуть и переварить услышанное.
Эва как. Единственное, о чём доктор Уоткинс не упомянул, – так это о том, каким образом сестра Розанна-Евграфия собиралась появление в пирожных опия объяснять, хотя никакой это ведь и не секрет. Пропала ниппонская книга. Отравились леди (и Фемистокл Адвокат) ниппонским же угощением. А у кого оно куплено? Правильно, у Ода Сабурами, ниппонца. Да кто бы в полиции стал разбираться, зачем он это сделал, если дело-то ясное? Промолчал доктор об этом, такт проявил.
Мистер Уоткинс и инспектор О’Ларри попрощались и собрались уходить, когда доктору попалась на глаза моя книга.
– Гомер? Однако, констебль, вы далеко пойдёте… – с удивлением произнёс он.
Через два дня брат Власий действительно выписал меня из гошпиталя. Я к тому моменту оправился уже полностью, да ещё и отъелся на казённых харчах, отоспался, опять же, так что к службе вернулся бодрый и весёлый. В тот же день мне и медаль вручили перед строем, да не абы кто, а сам эрл Чертилл сподобился. Вот нашивки пока ещё придержали – и мистер Сёкли в отставку еще не вышел (как я и думал, в то, что наливку я не пил, он не поверил), да и жюри присяжных на суде, где я должен был давать показания, смущать не хотели. Не каждый гражданский сразу поймёт, что это теперь я – сержант, а когда мать Лукрецию обнаружил, так был ещё простой патрульный констебль.
Газетчики до самого объявления даты заседания об аресте сестры Евграфии так и не пронюхали, так что почти что месяц, покуда Дэнгё-дайси не начал ходить без костылей, жизнь моя была скучна и размеренна, насколько это для копа вообще возможно. Мистер О’Хара за это же время закончил свой курсовой проект, который презентовал мне. Изображены на полотне были мистрис Афина Паллада, тянущая руку к покоящемуся на мраморной тумбе яблоку с надписью «Прекраснейшей», и Арес с моим лицом, демонстрирующий ей кукиш. Я картину у себя повесил на самом видном месте, дабы гости, значит, впечатлялись. Ну и грогох[43] чтоб своё место знал.
Однако всё же наступил тот далеко не прекрасный день, когда высокий суд Дубровлина объявил о начале слушаний по «делу об убийстве матери Лукреции и иных преступлениях против людей и короны». Ох, что тут началось! Ушлые папарацци осаждали всех – от Старика до мальчишек-посыльных, – надеясь вытянуть хоть какие-то подробности, какую-то сенсацию… От прочитанного по этому поводу в газетах сержант Сёкли ругался в голос – такого надомысливали порой, что диву даёшься. Только «Светский хроникёр» ограничился короткой заметкой, что редакция не желает строить догадки и будет печатать отчёт с иллюстрациями с каждого заседания. Ведущий же его «криминальной колонки» (если такое определение вообще применимо к разделу салонной газеты) Фемистокл Адвокат отловил меня на патрулировании, смущаясь, словно девица на первом свидании, признался, что уже опубликовал под псевдонимом два детективных рассказа в одной из газет, и попросил, когда всё закончится, поделиться подробностями. Отказывать причин у меня не нашлось, да и желания тоже, так что я твёрдо пообещал удовлетворить его любопытство взамен на газеты с опубликованными детективами. И, знаете ли, не прогадал – чтиво вышло увлекательное. Легану Стойкаслу тоже понравилось, особенно момент пребывания главного героя в каталажке.
– Ну, тут уж грех газетчику было неправду написать, – хохотнул он. – По нашей с тобой милости почти сутки там провёл.
Так, отбиваясь от газетчиков, а иной раз и навирая им с три короба, Третий участок прожил целую неделю, ну а потом от нас отстали – слушания начались. На первом, «техническом» заседании, где выяснялся состав жюри, обвинение, нет ли кому каких отводов и тому подобное, я не был, а вот на следующее вынужден был явиться: всё же это именно я первым прибыл на место преступления и должен был быть допрошен в качестве свидетеля.
Разумеется, прибыл я в суд при полном параде и с медалью на груди. Мэри с миссис О’Дэйбигалл тоже пришли посмотреть, при этом выглядела старушка изрядно помолодевшей. Вот что научный прогресс с людьми делает.
Председательствующий судья Джордж Джеффирс привёл меня к присяге, и представитель обвинения попросил изложить события того злополучного дня, когда мать Лукреция встретила свою судьбу. Ну что же, и изложил. Защитники задали несколько уточняющих вопросов, однако ничего интересного я сообщить им не смог. «Да, сэр, именно сестра Евграфия сообщила мне о преступлении», «Нет, сэр, она не говорила, что произошло убийство, это я уже увидел сам», «Да, я никуда не отлучался до прибытия инспекторов и в осмотре места происшествия участие принимал, сэр».
– И обвинение хотело бы предъявить суду первую улику по делу – дагеротипический снимок с места преступления. Прошу моего помощника передать улику его чести.
Судья Джеффирс внимательно оглядел металлическую пластину с изображением и вынес вердикт:
– Темновато, но рассмотреть можно. Секретарь, предоставьте снимок жюри и защите для ознакомления.
– Ваша честь, – обвинитель просто просиял, услышав эти слова, – как вы совершенно верно заметили, снимок темноват. Поэтому специально для участников процесса, у которых слабое зрение, а также для допущенных в зал зрителей на Третьем участке полиции, ведшем расследование, художником участка, коллежским регистратором Доналлом О’Хара, была изготовлена увеличенная копия, к тому же в цвете. Вы позволите внести её в зал для обозрения?
– Любопытно, – произнёс судья. – Не припомню таких прецедентов. Что ж, для обозрения, но не для приобщения к делу – вносите.
Двое констеблей из Главного управления (именно они охраняют присутственные места и поддерживают в них порядок) внесли сначала здоровенную подставку навроде мольберта, а затем упакованный в бумагу плоский предмет, размерами где-то шесть на восемь футов, установили его, аккуратно разрезали бумагу по краям и сняли её.
Зал ахнул. Я тоже. Под простой обёрточной бумагой в золочёной раме скрывалось полотно, изображавшее нутро чайного домика таким, каким оно было в момент, когда мистер О’Кучкинс снял крышку с объектива своего аппарата. Всё было передано в мельчайших деталях, доподлинно, так, как мне и запомнилось, за небольшим исключением: там был я.
Строго говоря, не только я. Инспекторы Ланиган и О’Ларри стояли, чуть согнувшись над столиком, полускрытым от зрителя телом аббатисы, и явно что-то горячо обсуждали, а чуть в стороне, вполоборота, прямой, как телеграфный столб, застыл ваш покорный слуга и олицетворял… ну, то, про что сержант Сёкли говорил – чего-то там к власти и правопорядку.
Старый судья при виде полотна даже снял пенсне, протёр его и снова водрузил на нос.
ebooksa