— Чего тебе? — я и правда обрадовался этому мелкому, да и чай он принёс вовремя. До того приятно было ощущать, что о тебе заботятся просто так, без задних мыслей и просто от души, нет слов.
— Лариска вот, — смущённо выдохнул тот, ненадолго замолчав, отвлекшись и во все глаза рассматривая одно особо кучерявое облако, а потом вдруг и выдал. — Красивая она!
Я поперхнулся было горячим чаем, но смешки и улыбки задавил в себе сразу же и безо всякой жалости, не тот это был случай.
— Очень! — с самым серьёзным видом и даже немного беспокойно подтвердил я. — А еще сильная, яркая и весёлая.
— Не то, — покачал головой трюмный. — Красивая! Знаешь, как она на меня смотрит, когда я песенки пою! Лара говорит — дама сердца.
— Ты Лару слушай, — посоветовал я ему, лихорадочно соображая, чего в таких случаях следует говорить. А вообще, отъехать на Лару для меня сейчас — лучший вариант. У неё опыта больше, да и вообще она сама дама и есть, ей виднее.
— Спросить хотел, — доверчиво глядя на меня, как на родного, продолжил Кирюшка, — Чего это со мной? Мы ведь, домовые, все сплошь мужики. И банники, и овинники. Кикиморы вот только дамы, но они же злые все. Я их боюсь. А семей у нас нет.
— Совсем нет? — я даже удивился. — А как же вы появляетесь?
— Как это где? — ответно удивился Кирюшка. — Меня вот в капусте нашли. В ящике с капустой, в лётной столовке. А у вас что, по-другому?
— Немного по-другому, — сказать, что я был поражён, это было ничего не сказать. — Симпатия у тебя к ней, Кирентий Кузьмич. Такие дела. Это бывает, и это нормально. У всех так бывает.
Я тщательно выбирал слова, избегая очень уж громких.
— Симпатия? — попробовал на вкус незнакомое слово наш трюмный. — А Лара сказала платон… платоничесс…, не могу вспомнить, чуйство! У нас, мол, только так и бывает!
— Платоническое, наверное, — даже немного успокоился я. — Хорошо, если так. Хотя чёрт вас, домовых, знает. А делать тебе вот что.
Я немного собрался с мыслями и даже про себя произнес эту небольшую речь, чтобы не ляпнуть чего лишнего, ведь цена ошибки будет очень велика. Кирюха доверчиво ждал, скромно посматривая то на меня, то на облака за лобовым стеклом.
— Объяви её своей дамой сердца, — наконец выдал я и жестом руки заткнул домовёнка, кинувшегося было мне объяснять что, мол, уже. — А это значит вот что. Ты должен всегда и везде утверждать, что Лариска у нас самая красивая и умная, и совершать в её честь различные подвиги. Но в основном по хозяйству, хорошо? Пусть она выдаст тебе мелкий камешек из своей топки, а ты носи его у сердца и всегда о ней помни, это придаст тебе сил. Я серьёзно. Пой ей песни, дружи с ней, помогай ей. Но не будь назойлив, это очень плохо.
— Про назойливого понял, — кивнул тот. — Есть у нас такие. Их никто не любит. Помнишь, Варфоломеюшкин сродственник? Его побили тогда ещё?
— Помню, — против воли развеселился. — Это ты в точку. Будь настоящим другом, не будь таким как он. Помни, если дурак что-то делает от чистого сердца, то и получается у него всё по-дурацки. В общем, пока так, а потом посмотрим. Не спеши. И всегда, я тебя прошу как друга, прежде чем что-то делать, мне скажи, хорошо? А то наломаешь дров по неопытности. Мне или Арчи, кто рядом окажется. Ларе, да даже и Далину. Антохе вот пока не стоит.
— Хорошо, — снова понятливо кивнул Кирюшка. — А что может быть такого? Ну, что я не знаю?
— Ну, вдруг другие домовые припрутся, — прикинул я возможные неприятности, — песни ей петь восторженные да хороводы водить. Что делать будешь?
— Стражнёмся! — храбро пообещал мне трюмный и даже лихо сверкнул глазёнками. — Ишь ты! Ловкие какие!