– Пойду по надобности, – сказал я громко – чтобы отчетливо расслышал тот, кто сейчас не меня зырил.
Зосима сразу понял, что я хочу сделать. А Идиомыч посмотрел на меня с недоумением – на кой ляд в лесу громогласно предупреждать всех, что думаешь сходить по нужде?
Ружье я демонстративно оставил. И пошел в сторону, противоположную той, где притаился наблюдатель.
Шел шумно, с хрустом ломая сухостой. Ну, а затем, естественно, притих. Надолго. Что не могло, понятное дело, вызвать у наблюдателя никаких подозрений.
Я скользил среди деревьев как тень. Этому меня учили и в спецшколе, и Зосима, который своими чунями чувствовал в лесу каждую травинку, каждую сухую веточку, словно его ноги были зрячими.
Наблюдатель был лохом в этом деле. Он совсем не обеспокоился и даже не шелохнулся, когда я подобрался к нему на расстояние броска.
Обычно классные спецы чувствуют засаду или подготовку к захвату каким-то шестым или седьмым чувством. Когда они работают, то представляют собой один большой обнаженный нерв.
Мой клиент был из черноризной братии. Но вместо пастырского посоха этот сукин сын держал в руках вполне приличный винт – карабин Симонова.
Что ж, теперь миндальничать нет нужды. Обработаем клиента по всем канонам специальных операций. Кто к нам с мечом придет… ну и так далее. Этот текст в нашей стране знает даже ребенок. Он генетически заложен в самой сущности русского человека.
Когда я обрушился ему на спину, он не успел и пискнуть. Я нанес наблюдателю славный удар по затылку, но все же руку придержал – так сказать, во избежание. Нам нужен живой «язык», а не пожива для всякой болотной нечисти. Возможно, этот черный ворон расскажет, что случилось с Кондраткой, и куда он девался.
Подождав, пока мой стреноженный пленник оклемается (вязать «объект» нас тоже учили; и мы это делали артистически, с применением подручных средств), я резким движением поднял его за связанные сзади руки, заставив принять вертикальную стойку.
Лошадей треножат на выпасе, чтобы они не смогли убежать – передние ноги им вяжут перекрученной веревкой с таким расчетом, чтобы животное могло только ходить мелким шагом; или совершать неуклюжие скачки.
– Топай, – сказал я, легонько подталкивая его в спину. – Туда, – указал направление.
Наблюдатель беспрекословно повиновался. Он еще был в легком ступоре; все-таки я приложился от души. Ну надоели мне эти черные, спасу от них нет.
Наше появление перед честной компанией в составе Зосимы и профессора вызвало легкое замешательство. Мне показалось, что даже мой добрый друг, который знал, зачем я отправился в кустики, не ожидал от меня такой прыти.
Что касается Идиомыча, то он и вовсе был удивлен до крайности.
– К-кто… кто это? – спросил Идиомыч, заикаясь от волнения.
Ишь ты, в лесу сразу утратил весь свой ученый лоск. То ли еще будет…
– Это? – Я взял своего пленника за подбородок, поднял его опущенную голову и с деланной нежностью спросил: – Ты кто, милый? Как тебя зовут, какого роду-племени? Что здесь делаешь? Ась? Не слышу ответа.
Пленник молчал. Но его взгляд был красноречивее любых слов – в нем полыхала дикая ненависть.