Поэтому два подмастерья, взятые им на выучку, коротали время у замерзших окон, дожидаясь, пока рассветет, чтобы можно было хоть что-то видеть в этой полутемной клетушке.
– Модя, кто-то приехал… – вполголоса обратился один из них, рослый малый в безрукавке, отороченной свалявшимся заячьим мехом, к другому, низенькому, коренастому, с круглой, как бильярдный шар, рыжей головой.
Рыжеволосый потер оконное стекло, оттаивая лед, и припал к образовавшемуся прозрачному пятнышку.
– Ого! Выезд-то, Жорка, выезд каков, а! Ух-х… Царский. Кони – звери. Кто бы это мог быть? Так рано…
Заскрипела входная дверь, и в мастерскую вошла закутанная в меха старуха. Неуверенно ступая мелкими шажками и касаясь рукой стены, она подошла к подмастерьям и спросила, шепелявя:
– Ювелир Шсодомшский, проше пана, кто ештем?
– Один момент, ясновельможная пани! – сказал рыжеволосый Модя.
И постучал в некрашеную дверь, ведущую в личную мастерскую ювелира, куда тот подмастерьев не допускал.
– Господин Содомский! – позвал он. – Извините-с, но к вам пришли…
За дверью послышались покашливание, шорох шагов; что-то упало, звякнув. Наконец дверь отворилась, и Содомский, одетый во все черное, склонился перед старухой в глубоком поклоне, предупредительно вежливом, но с большой долей гордого достоинства: он сразу узнал раннюю визитершу.
– День добрый, госпожа Сасс-Тисовская. Чему обязан?
– Мне нужно с вами поговорить…
Княгиня бросила выразительный взгляд на подмастерьев.
– Прошу сюда, – понял Содомский.
И жестом пригласил ее в свою личную мастерскую.
Они уединились; в комнате стало тихо.
Подмастерья едва не на цыпочках отошли к окну, уселись на скамейку. Переглянулись.
Модя поднял широкие рыжие брови, округлил глаза.
Сасс-Тисовская была в городе личностью небезызвестной. О ее богатстве знали все, и такой ранний визит гордой аристократки к убогому ювелиру-плебею являлся в их довольно однообразной жизни событием немаловажным.
Тем временем Сасс-Тисовская расположилась у крохотного столика, с которого Содомский поторопился смахнуть хлебные крошки.