Вторжение

— Остановишься, Володя, на повороте. Рублевской дорогой поедем. А пока нужного товарища подберем.

Неразговорчивый Беликин молча кивнул.

Утро было солнечным, день обещал оказаться теплым. Писатель нарядился в полевую, с разводьями форму морских пехотинцев. После февральского визита в Севастополь он часто надевал то черную, то камуфлированную робу десантника, входил, понимаешь, в образ.

Каково же было его удивление, когда рядом с постом ГАИ Станислав Гагарин увидел вождя, облаченного в точно такую же форму!

— Охрану не переполошим? — спросил писатель товарища Сталина, когда тот привычно, с достоинством умостился на переднем сиденье. — Мне говорили, что по Москве в форме морской пехоты только комитетчики разгуливают.

— А кто мы с вами, если не чекисты? — задорно отозвался, улыбаясь, Иосиф Виссарионович. — Это однозначно, понимаешь… Правда, товарищ Крючков не уполномочивал товарища Сталина на подобную акцию. Но то, что мы делаем с вами, разумеется, прерогатива Комитета, понимаешь. Как вам писалось вчера?

— Так себе, — ответил Станислав Гагарин. — Внук у нас гостюет. Лев Николаевич. Елена ведь второго принесла, Данилку. А Лева весьма шустрый парнишка! Вера Васильевна с ним извелась… Писать приходится урывками, в Голицыне. Правда, вчера совершенно кстати раскрыл том Шеллинга и перечитал «Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметов».

— И что вас там, понимаешь, заинтересовало? — спросил вождь.

— Вечная проблема — Добра и Зла… Известно, что свобода, как таковая, включает оба понятия. Получив некую свободу с началом перестройки, мы довольно быстро убедились, как ею, свободой, а также производными от свободы — гласностью и плюрализмом — можно действовать в интересах и во имя зла.

— Так, — согласился товарищ Сталин.

— Поэтому Шеллинг утверждает: если действительно зло допускается, то в этом случае зло необходимо поместить в человеческую волю, а сие полностью разрушает понятие всесовершеннейшего существа. Можно, разумеется, вообще отрицать реальность зла, но тогда одновременно исчезает и реальное понятие свободы.

— С другой стороны, — подхватил вождь, — если допустить наличие хотя бы отдаленной, даже чисто символической, понимаешь, связи между Богом и человеком, если хоть как-то поведение твари дрожащей зависит, понимаешь, от Бога, а по теологии это безусловно, и это, разумеется, при наличии свободы; то Бог необходимо, по Шеллингу, являет себя источником зла.

— Попустительство действиям полностью зависимого существа, а по христианской тезе суть раба Божьего является соучастием в подобных действиях, — заметил Станислав Гагарин. — Сие альфа и омега юриспруденции… Существует и установка, по которой все положительное в нас от Бога. И поэтому, если принять, что во зле присутствует нечто положительное, то оно также идет от Бога.

— Не запутались еще? — сочувственно спросил Иосиф Виссарионович. — На это вам можно возразить: положительное в зле, в той степени, в каковой оно, понимаешь, положительно, есть добро. И тогда зло не исчезает, но, увы, и не объясняется. И Шеллинг здесь вопрошает: ибо если сущее в зле есть добро, то откуда берется то, в чем есть это сущее, именно базис, который, собственно, и составляет зло?

— Мы-то с вами неплохо знакомы с базисомзла, — заметил писатель. — Знаем, кем, как и на чем формируется он. Вот и сейчас едем, чтобы подорвать злую основу.

— Верно, — согласился вождь. — Но известно ли это кому-нибудь, кроме нас? Знает ли в чем корень зла этот славный, понимаешь, парень, водитель «Отечества» Владимир Беликин?

— Володя, — спросил Станислав Гагарин, — скажи нам: в чем корень зла?

— В ломехузах, — не задумываясь, ответил Беликин.

Иосиф Виссарионович откинулся на спинку сиденья и от души характерно рассмеялся.

— Сказывается, понимаешь, выучка, — проговорил товарищ Сталин. — Молодец, Владимир! Но внимание: мы приближаемся… Поверни, товарищ Володя, еще раз и метров через триста затормози. Дальше пойдем с твоим шефом пешком.