В просторном предбаннике было светло, благодаря горящему свечному огарку и неказистому масляному фонарю. А, вот, запашок стоял – насквозь неприятный. Гарик почувствовал, как нос непроизвольно сморщился и начал мелко-мелко подрагивать – в ожидании «чиха».
– Это от фонаря, – хмельно блестя глазами, понятливо пояснила Аля. – У славянских народов – одиннадцатого-четырнадцатого веков – было принято заполнять масляные фонари барсучьим жиром. Гадость страшная и очень вонючая…. Ничего, милый, принюхаешься через пару-тройку минут. Ты же у меня, чай, не потомственный граф в десятом колене? Типа – с голубой кровью в венах и артериях? Не, точно не граф! Графья, они все хилые и до неприличия субтильные из себя…. Хи-хи-хи!
– Апчхи! – не сдержался Гарик и притворно нахмурился: – А вы, благородные «путешественники во Времени», уже успели заложить за воротники?
– Есть немного, – покладисто согласился Глеб. – Я в развалинах обнаружил много полезного. Смотри, мы тут из не струганных досок оборудовали что-то вроде обеденного стола. Имеются и серебряные чарки, и деревянные ложки. Есть чугунок с ещё тёплой гречневой кашей, несколько кусков вяленого лосиного мяса и копчёные «ножки Буша». То есть, ножки – явно – птичьи, только не куриные. Больно, уж, велики…. Может, гусятина? А ещё отыскалась приличная баклажка – литров на пять-шесть – со славной медовухой. Градусов пятнадцать алкогольных будет…. Тебе наливать?
– Он, шутник философствующий, ещё спрашивает! А это что такое? Хлеб? Давайте! Я ужасно соскучился – по чёрному хлебу…. Да, медовуха – что надо, хороша! Пододвиньте-ка поближе чугунок с гречей…. Где моя большая деревянная ложка?
Екатерина, сонно моргая и слегка покачиваясь, поднялась на ноги и объявила:
– Всем спокойной ночи, извините, глаза слипаются…. Глебчик, проводи-ка меня на спальное место….
– Сейчас, радость моя! – откликнулся Глеб. – Только прихвачу с собой кусок мяса и чарку с медовухой. Вдруг, ночью одолеют голод и жажда?
Когда Катя и Глеб скрылись за низенькой почерневшей дверью, Аля пояснила:
– Они будут спать в банном отделении, мы там с Катей прибрались немного, слегка очистили полки и стены от копоти. А мы с тобой, милый, здесь расположимся, в предбаннике. Составим всё это, – показала рукой на импровизированный стол, – в сторонку, а на пол постелем мохнатую медвежью шкуру, вон она лежит, свёрнутая в рулон.…Наверное, это очень оригинально и романтично, – загадочно и чуть смущённо улыбнулась, – расстаться с девственностью на медвежьей шкуре двенадцатого века…. А зачем – с философской точки зрения – мне её (девственность, а не медвежью шкуру), сейчас беречь-охранять, а? Мы попали в такую заковыристую и странную переделку, где можно погибнуть в любой момент…. Тьфу-тьфу-тьфу! Стук-стук-стук! Обидно будет умереть, так и не попробовав – этого самого…. Э-э-э, не суетись, торопыга! Я пока не готова…. Плесни-ка, лучше, ещё медовушки! До самых краёв наливай, Казанова рязанский…
Поздней ночью Гарику показалось, что через их с Алей тесно-переплетённые ноги кто-то аккуратно переступил. Потом чуть слышно скрипнула входная дверь…
«Ерунда, не обращай внимания!», – посоветовал разомлевший внутренний голос. – «Есть – на данный конкретный момент – и более важные, а главное, бесконечно-приятные дела…».
Утром, когда вокруг уже вовсю скакали весёлые солнечные зайчики, в слюдяное окошко предбанника кто-то постучал.
– Ой, я же голая! – запаниковала Аля. – Игорёк, не открывай дверь! И Глеб с Катей пусть пока посидят в банном отделении. Впрочем, Глеб храпит, как колхозный трактор…, – перешла на тревожный шёпот: – А, вдруг, мы ночью – вместе с банькой – «переместились» в двадцать первый век? Может, это сам министр Сергей Шойгу прибыл на наши поиски?
Стук настойчиво повторился.
– Набрось пока мою вотолу, – посоветовал Гарик и, оперативно влезая в широкие штаны, громко объявил: – Уже иду! Подождите минутку. Сейчас, только наготу прикрою…
Он отодвинул массивную щеколду, отворил дверь и, выглянув наружу, вежливо поздоровался:
– Приветствую вас, уважаемая Екатерина Андреевна! Нагулялись? Не подскажете ли, а какой век у нас нынче на дворе? Двенадцатый? Или же двадцать первый?
У порога смущённо переминалась с ноги на ногу Катя – бледная, умытая, тщательно-причёсанная.
«Какое у неё…решительное и одухотворённое выражение лица!», – удивился внутренний голос. – «Не к добру это, братец! Помяни моё слово. Сейчас, очевидно, нам преподнесут внеплановый (или, наоборот, плановый?) сюрприз…».
ebooksa