Могучий предупредительно, с широкой улыбкой подал стакан Павлу. Взяв стакан, Павел спросил:
— Слушай, Могучий, почему тебе всегда весело?
— А чего тосковать? — он улыбнулся еще шире, глядя на солнце сквозь стакан. — Сегодня не идти на дежурство, пробежался до поселка, до дембеля год и четыре месяца. Все отлично. Тебе тосковать, еще меньше причин. Через четыре месяца ты дома будешь.
— Слушайте, мужики, а почему в нашей роте, и правда, нет дедовщины? — вдруг спросил Кузьменко.
— Процент раздолбаев ниже среднего, — засмеялся Павел, и опрокинул стакан в рот.
— Один Черкасов, — как всегда посмеиваясь, добавил Никанор. — Но один человек дедовские порядки не наладит.
— Вы уедете, начнется и дедовщина, — проговорил Могучий, задыхаясь и занюхивая водку рукавом. — Газмагомаев, Волошин, кое-кто еще из того призыва помаленьку корешатся. — Могучий вдруг расчувствовался: — Вы — люди. Я тоже думал, старики, старики… А приехал в роту, у меня глаз выпал. В учебке меня здорово дрючили. А здесь, ни от кого, ничего плохого не видел…
Павел внимательно посмотрел на Могучего, который запихивал в рот целиком огурец.
— Могучий, а почему это ты еще не выпив, уже окосел?
— А я две кружки пива выпил, — безмятежно признался тот.
— Ну-ну… Смотри, замполит почует — на губу запечатает.
— В этом бардаке трудно оставаться человеком, — вдруг заметил Лаук.
— Человеком вообще трудно быть, — добавил Могучий, тяжело сопнув носом.
— Аминь, — заключил Павел и проглотил водку. Прожевав кусок хлеба с салом, Павел спросил: — Послушай, Могучий, а почему тебя в десант не взяли?
— А по блату… У меня отец с военкомом кореша. А мать меня все маленьким считает, вот и упросила отца, чтобы определил, куда полегче. Тут, и правда, халява…
После второй бутылки их окутал туман. Все говорили, не слушая друг друга. Никанор с Хаджой сидели в обнимку и чего-то рычали друг другу. Вдруг Павел поймал на себе трезвый, холодный, изучающий взгляд Кузьменко. Резко дернув головой, будто сбрасывая хмель, Павел посмотрел в его глаза, жестко, пытливо. Заюлив взглядом, Кузьменко торопливо взял кусок сала, затолкал в рот. Неожиданно Павлу пришла на ум мысль, что он уже два раза успел побывать в увольнении. Единственные, кто ходил в увольнительные, это он, да каптер Гамаюнов. Но Павел тут же сморщился; не может быть, мелко, ничтожно… Хотя, грозился же он убить первого попавшегося гражданского, ради того только, чтобы на десять дней в отпуск съездить.
Павла обвевал теплый ветерок, в губах пульсировал жар. Тяжело поднявшись, он сказал:
— Чайник вскипел. Пойду чайку заварю…
От чая хмель немножко выветрился, зато навалилась истомная тяжесть. Помаленьку разговоры стихли, все повалились в траву. Как всегда некстати протрещал зуммер телефона. Взяв трубку, Павел проговорил:
— Пээрвэ на связи…