— Мне с ними никак не управиться, — говорил он. — Я уделал его только потому, что они ничего такого не ожидали. К тому же там…
Дейн бежал, прокладывая замысловатый маршрут. Наконец они вырвались из кирпичного лабиринта и — единственные люди на улице — оказались возле парка. Дейн отпер автомобиль, стоявший под деревьями, и впихнул в него Билли.
До Билли дошло, что у него окровавлен весь подбородок. Кровь запачкала и рубашку. С ним обращались так грубо, что в какой-то момент разбили губу. Кровь продолжала капать.
— Черт, — пробормотал он. — Прости, я…
— Это один из его дуболомов, — сказал Дейн. — Пристегнись.
Что-то грязное молнией метнулось со стены на другой стороне пустынной дороги, из водосточного желоба прямо в машину. Та самая белка-соглядатай. Она свернулась клубочком под сиденьем. Билли уставился на Дейна.
— Тихо, — сказал Дейн, отъезжая от обочины и быстро набирая скорость. — Если бы не эта белочка-умелочка, я бы тебя не нашел. Она запрыгнула на машину Госса.
Они свернули в освещенное пространство, достигли улицы, где было много покупателей и выпивох в допоздна открытых кафе и увеселительных пассажах. Увидев людей, Билли почувствовал, что готов расплакаться. Он словно пробил брешь в какой-то искривленной поверхности, вырвался в настоящую ночь. Дейн дал ему бумажную салфетку.
— Вытри рот.
— Леон…
— Кровь утри. Лучше, чтобы нас не останавливали.
— Нам надо остановиться, надо пойти в полицию…
«В самом деле? — подумал Билли, еще не закончив фразы. — Ты ведь уже не там».
— Нет, — сказал Дейн, как будто слышал этот монолог. — Не надо, — («Сам же понимаешь, верно?») — Мы просто поедем дальше. Вытри рот. Я помогу тебе выбраться отсюда.
Билли смотрел, как проносится мимо кусок Лондона, чуждый, словно Триполи.
Глава 13
— Черт, так значит, это просто сказка, да? Вот черт, просто отлично. — Бэрон, топоча, расхаживал по квартире Билли, осматривал стены, качал головой, скрещивал на груди руки и снова опускал их. — Именно так все и должно было сработать. Просто великолепно.
Он протопал мимо дактилоскопистов, рассыпавших свой порошок. Коллингсвуд стояла к ним спиной, осматривая дверной проем, но и оттуда чувствовала взрывы негодования.
Мыслей она не улавливала. Насколько ей было известно, этого не мог никто: они изливались из головы каждого индивидуума во множественных, переплетающихся и устремляющихся в разные стороны потоках; слова, которые частично составляли эти потоки, противоречили друг другу и вводили в заблуждение. Однако раздражение было настолько сильным импульсом, что, даже зная о ложности такого перевода, она — как большинство обладавших мало-мальской сноровкой — автоматически переводила его в слова.