Кракен

— Паразиты.

— Заботитесь ли вы о нас, не знаем мы.

— Не знаем мы.

Билли сидел в последнем ряду. Он не поднимался и не опускался вместе с немногочисленной паствой, не произносил вместе с ней бессмысленные, вежливо запаздывающие слова. Он наблюдал. В зале было меньше двадцати человек: по большей части белые, но не все, по большей части недорого одетые, по большей части среднего возраста или старше, однако — вот странный демографический всплеск — в одном ряду сидели четверо-пятеро молодых людей бандитского вида, суровых, благоговейных и покорных.

Дейн стоял, как неуклюжий алтарный служка. Глаза у него были закрыты, губы шевелились. Лампы горели слабо, все вокруг покрывали тени.

Тевтекс отправлял службу на английском, часто уплывая в классическую или вульгарную латынь, а порой и в греческий, судя по звучанию, произнося странные скользкие звуки, — эхо языков, сгинувших в пучине народов или выдуманного бормотания головоногих стад, наречий атлантов, гиперборейцев, Р’льеха. Билли ожидал экстатичности, лихорадочной набожности, бурно выражаемой при помощи языков или щупалец, но это рвение — именно рвение, он видел слезы и стиснутые руки — было управляемым. Здесь царила атмосфера воскресной проповеди, а не харизматического поклонения — этакий англокатолицизм в исполнении моллюскопочитателей.

Маленькая группка. Где же остальные? Сам зал, скамейки в нем могли принять в три раза больше людей. Изначально ли места было больше, чем нужно, или просто эта религия пришла в упадок?

— Дотянитесь и окутайте нас, — сказал Мур.

— Окутайте нас, — отозвались прихожане, ритуально двигая пальцами.

— Мы знаем, — сказал тевтекс, начиная проповедь. — Мы знаем, что это странное время. Есть такие, кто полагает, что это конец. — Он сделал такой жест, будто отпускал свою паству. — Я прошу всех крепить веру. Не бойтесь. «Как мог он исчезнуть? — спрашивают меня. — Почему боги ничего не предпринимают?» Помните две вещи. Первое: боги ничего нам не должны. Мы поклоняемся им не поэтому. Мы поклоняемся им, потому что они боги. Это их мир, а не наш. Они выбирают то, что выбирают, а почему — не наше дело.

«Господи Иисусе, — подумал Билли, — вот ведь мрачная теология». Его удивляло, что тевтексу удается удерживать в этом зале людей, не давая им взамен никакой надежды. Так полагал Билли, но притом видел, что здесь вовсе не витает дух отрицания, что паства преисполнена надежды, безотносительно к словам тевтекса, и что сам он питает ту же надежду. Доктрина была не такой уж доктринерской.

— И второе, — сказал Мур. — Помните о движении, которое похоже на неподвижность.

Эти слова вызвали легкий трепет. Не последовало ни причастия, ни выноса — например, священного кальмара.

Нестройно зазвучал громыхающий бессловесный гимн, и прихожане гуськом потянулись к выходу, бросая на Билли странно-заискивающие взгляды. Парни же, казалось, жаждут встретиться с ним глазами.

Дейн и Мур подошли к Билли.

— Ну вот, — сказал тевтекс. — Ваша первая служба.

— Что это за белка? — спросил Билли.

— Наемница, — сказал Дейн.

— Что? Какая такая наемница?

— Фамильяр по вызову, — (Фамильяр?) — Ну-ну, не надо так смотреть. Помощница. Не делай вид, что ни о чем таком не слышал.