— Да здесь я, здесь, — крикнул я ему вслед. Если можно это назвать «криком». Скорее, «громким шепотом». — Тише, Михась! Давай скоренько ко мне!
— О! Что ж ты, тудыть твою растудыть, прохлаждаешься до сих пор в своей вотчине! — Михась неслышно спрыгнул на пол и тут же вторым прыжком очутился рядом со мной. — Наши уже почти все собрались, ждут, тык скаать, председателя, а он все от подопечных никак не оторвется. Бросай все к чер… эээ… к сарайникам вкупе с овинниками и полетели! Цигель, цигель, ай-лю-лю! Они тебя никогда не отпустят, их же тут миллион!
Ну, не миллион, конечно, а сто сорок душ будет. А если живность их домашнюю взять (тараканов и муравьев не в счет!), то и все две сотни наберется. И за каждым проследи, да паутину в узоры заплети, да коляску с дитем малым покачай, да конфорку под чайником забытым выключи, да ссору утихомирь. И что взамен? Стакан молока и горбушка хлеба? И то лишь единицы помнят. Мне эти «кисломолочные продукты» и «хлебобулочные изделия» как-то побоку, внимание и почет важнее. А все равно не бросишь. Свои ведь. Родненькие.
Ой, разве я не представился? Извинения покорнейше прошу, уважаемые. Оболонь. Домовой.
Да, домовой. А что тут такого? Между прочим, защитник. И совсем не пакостник. Ну, иногда, правда, проводим скопом (как это по-вашенскому) «сеансы групповой терапии». То есть, ежели совсем уж семья разваливаться начинает, и не помогают наши уговоры, тогда мы
Да уж. Повезло мне с домом. Привалило счастьицем. У других вотчина так вотчина — одноэтажные домишки, с подпольем и горищем. Одна-две семьи, все чинно благородно. И компания в придачу — овинник тот же, сарайник. Ежели повезет, то и вила перелетная захаживать в гости повадится. А здесь!.. Одно слово — новострой. Мой домишко уж больше трех десятков лет как снесли, а на его месте построили эту вот… малютку… И вместо одной семьи я получил тридцать. Мои собратья по несчастью разбежались по окраинам — в Теремки, на Красный Хутор, в привычные им домики. А я остался на свою голову. Каждый год говорю себе: «Хватит! Надоело! Я не выдержу!» И каждый год откладываю еще на год. Куда ж я от родненьких моих денусь?
Да еще и Головой всех киевских домовых выбрали. «Ты, — говорят, — на Оболони живешь, в пиве лучше всех разбираешься, значит — быть тебе пивочерпием». То есть на собраниях наших я пивом заведую. «Оболонью», конечно. Главный разливающий. Должность, скажу я вам, завидная. Главное — вкусная, хе-хе.
Вот и сейчас Михась, домовой с Подола, торопил меня на собрание. Новый год у нас, вот как. Это у вас, у людей он старым Новым годом зовется, а у нас просто — Новый год. Без Головы никак. А без пива тем более.
— Оболонь, ну полетели!
Ага, значит, ведунья на помеле привезла. Удачно. А то, ежели вот так вот вдвоем до урочища Чорторый самим добираться, то пока уговоришь ворон на остров Муромец Михася отвезти, весь голос сорвешь. Не тащить же его на своем горбу. Еще все перья попортит. А вороны еще и на праздник напросятся. А они крикливые — «гарадския», что с них возьмешь?
— Заждались тебя уже все! Шубин с Востока по подземным штрекам уже добрался. У него бочонок своего пива, говорит, у него лучше! Представляешь: у него — и лучше! Это же оскорбление нашей «Оболони»! И Монах с Запада на тучке прилетел. Угадай, что у него с собой?
— Пиво?
— Приз в студию! Угадай, что он говорит?
— Что его пиво лучше? — Я, наверное, проявлял чудеса магической догадки, раз Михась вновь всплеснул руками.
— Два приза в студию! И огурчик! Даже северные соседи пожаловали!
Я присвистнул. Давно уже со стольного града на далеком Севере не заезжали гости. Видать, прознали, что пиво наше вкуснее и живее их испорченного баночного суррогата, вот и примчались на своем Змие. Да, Новый год будет что надо. Вот только…
— Михась, подожди. Не могу я сейчас.
— А что такое?
— Да прислушайся ты, Нафаня (самое страшное нашенское ругательство).
— Хм… кошка. У нее — ожирение, и она думает, чтобы еще…