Правильный выход в таких случаях, конечно, один: дежурного мистика звать. Но это еще как выйдет — если мистик с понятием, то ректору не доложит, только епитимьей Ози отделается… А если преданный — то все, собирай вещи, и не одного Ози из колледжа попрут, но и меня, и даже соседей могут — за молчаливое пособничество. Бывали такие случаи.
Поэтому я оставил Ози — ничего ему не сделается за две минуты, — выскользнул в коридор и сотворил пароль опроса. Отклик пришел: «Лусиада», хуже некуда — это падре Карраско отзыв, а уж он преданный донельзя. Вернулся в келью — а там Озипринш во весь рост на полу прозябает, без памяти и духа. «Как же это его угораздило?.. Ой, нет, это потом, а пока что…» А пока не оставалось мне ничего другого, как вызвать надежного человека, из своих, и к тому же родственника — Пепе Гаруту.
Не скажу, что с легким сердцем я Пепе заклинал: какая уж легкость, тут не проведал бы кто! И к тому же, был Пепе на шесть лет меня старше, обретался во втором круге познания, у него одних только официальных сильф три было, а скольких он еще потихоньку привечал и приручал! Характер имел тяжелый, язвительный. Побаивался я его. Когда еще сам таким стану!
Тихонько стукнуло в окно. Я быстро поднял створку. Пепе крылатой тенью маячил снаружи. От него пахло быстрой водой и альбанским куревом.
— Ну, чего тебе, малыш? — свистящим шепотом спросил Гарута. — Там сильфа Лида, ты о-очень некстати.
— Пепе, извини… Светом клянусь, это не я, но Озька там чего-то учудил, я сам не справлюсь.
Пепе скорчил гримасу, плюнул в луну и взмахнул шелковистой перепонкою крыла, показав мне глянцевые пятки. Мол, дурак ты, Гай Ворон! Стану я твоими дружками…
И повис вниз головою, зацепившись за бутовую кладку. Принюхался, качнулся — и вот уже внутри, крылья свернул, наклонился над Ози.
— Лида подождет, — сказал сурово, — где же ты, малыш, так вляпался?
— Я хотел — как лучше, — приглушенно ныл бедолага Озипринш. — Я же не виноват, что как всегда…
Он лежал в койке, отпоенный пятничной росой с чистотелом, палец был перевязан, заговор на руку положен и все как будто прибрано, но Пепе не торопился уходить. Подогнув ногу, сидел на подоконнике, играл кончиком крыла, расспрашивал, что и как?
— А что же? Когда ничего не выходит толком, — бубнил Ози. — Ну, да ректору я ни за что не признаюсь. Скажу: жабу резал в лабораториуме, поранился.
— От жаб только бородавки бывают, — безжалостно заметил Пепе. — А у тебя, между прочим, еще два пятна появились.
— Где? — охнул Ози. — Гаюша, где пятна, где?
— На руки посмотри, — отвечал я с дрожью в голосе. Ибо, хоть и приведенный в чувство, Ози был, во-первых, слаб, как амеба. А во-вторых, у него на руках и на мокром от пота лбу все отчетливее проступали коричневатые пятна. И кожа словно блекла и истончалась на глазах.
— Ой, горе мне, — Ози закрыл глаза. — Ой, умру я!
— Может быть, — отвечал язвительно Гарута. — Если будешь отмалчиваться — то наверняка. Учти, до рассвета недолго. А там что?
— Больным скажусь, — шелестел Ози.
— Прокаженным, — не вполне внятно съехидничал Пепе, ловя на лету ртом тоненькую самокрутку и прикуривая от пальца.
Ози зажмурился, да и мне вчуже стало жутко.