Горизонты ада

— А подождать нельзя?

— Это касается Аллегро Джинкса.

Лицо Фурста сразу помрачнело; он огляделся по сторонам. Дальше по дороге пожилой мужчина мыл свою машину. По другой стороне двигалась женщина с детской коляской. За ней шел второй ребенок.

— Ты пришел только поговорить? — Фурст явно нервничал.

— Да.

Он вздохнул:

— Не думаю, что могу чем-то помочь, но пойдем в дом. Я только…

Он поворачивался, собираясь сказать жене о задержке, и вдруг пошатнулся и сделал несколько шагов назад, взмахивая руками. Я подумал, что он оступился, но сразу же заметил красное пятно, расплывающееся по его рубашке, и понял, что взмахи рук — симптомы скорой смерти, а не слабая попытка удержать равновесие.

— Бретон? — громко произнесла жена Фурста и двинулась к нему, желая удержать его на ногах, но не успела: он рухнул на асфальт. — Бретон? — вскрикнула она и кинулась к нему. Хотела было снова закричать, но ее горло прошила пуля.

Раненая женщина упала на колени, затем поползла на четвереньках к своему уже мертвому мужу.

— Не приближайтесь! — закричал я. Несмотря на потрясение, пистолет уже был у меня в руке, и я оглядывал ряд домов на противоположной стороне улицы. Но убийца действовал слишком быстро. Я не сумел заметить, откуда он стрелял. — Миссис Фурст, не приближайтесь…

Верхняя часть ее головы разлетелась на мелкие части, и жена Бретона Фурста упала ничком рядом с мужем. Двое детей в машине принялись дико визжать. Девочка барабанила кулачками по стеклу с криками: «Мама! Мама!» Мальчик изо всех сил колотил ногами в дверь, которая, очевидно, была заперта.

— Ложитесь! Вниз! — крикнул я. — Ныряйте вниз, черт побери!

Дети меня не слышали. Мальчик оставил в покое дверь и опустил стекло. Он уже наполовину выбрался наружу, когда пуля крупного калибра разворотила ему грудь. Его голова резко откинулась назад, ударившись о крышу машины — мальчик этого уже не почувствовал, — и через секунду он повис на двери.

Заметив стрелка — через два дома слева, окно на втором этаже, — я выстрелил несколько раз. Но, стреляя из пистолета навскидку, я не мог его достать, только зря тратил патроны.

Заднее стекло машины за головой девочки разлетелось вдребезги. Она закричала от боли, закрывая лицо руками. Девочка исчезла из виду, и несколько секунд я надеялся, что она останется внутри машины и спасется. Но девочка показалась снова, внезапно, как чертик из табакерки, и принялась кричать, жалуясь, что у нее болят глаза, умоляя о помощи и зовя маму. Послышались два тихих хлопка, словно разомкнулись влажные губы, и она перестала кричать.

Я уже стоял на одном колене и целился, держа перед собой пистолет двумя руками. Я попал в окно — можно сказать, повезло, если учесть мою позицию и расстояние, — и снайпер отошел назад. Мои глаза остановились на единственном выжившем члене семьи Фурстов, младшем сынишке. Малыш стоял около отца, рыдая, тянул за его окровавленную рубашку. Он был слишком мал, чтобы понять, что случилось, но уже достаточно большой, чтобы сообразить, что происходит нечто очень плохое.

Мне следовало остаться, где был, или нырнуть за машину — но как я мог бросить ребенка на открытом месте, на милость убийцы, который о милости не помышлял?

Молясь, чтобы стрелок не успел занять свою позицию, я кинулся к мальчику, подхватил его левой рукой и прижал к себе.

Пуля задела мое правое плечо. В глаза плеснул красный фонтанчик. Я крепко держал пистолет, хотя теперь, когда на время ослеп, он был бесполезен. Споткнувшись, я упал на пятую точку, и мы с мальчиком превратились в идеальную цель. Я начал поворачиваться, желая закрыть собой малыша, чтобы хотя бы он уцелел в этой бойне, но, прежде чем смог принести себя в жертву, лицо его превратилось в кошмарное месиво из крови, костей и мозговой жидкости.