— Видимо, вы забыли, кто сейчас сидит перед вами. Если я говорю, что его убили, значит, убили. Запах преступления я не спутаю ни с каким другим.
— Позвольте спросить, в какой мере это касается меня?
— В той мере, что игра не закончена, — ответил Дойл.
— Это больше не моя игра, сэр.
— Как же так? До сих пор она была вашей.
— Больше не будет.
— Из зала реликвий похищена книга. Дюваля убили из-за нее. Теперь Лавкрафта обвиняют в убийстве…
— Ко мне это все не имеет никакого отношения! — прервал его Гудини.
— Но ведь прежде мы были единой семьей, Арканумом, прежде чем это все…
— Чепуха. Мы попусту тратили время. То, что происходило со мной, я расцениваю как помутнение рассудка.
— Самое простое — встретить феномен, не поддающийся объяснению, и назвать это помутнением рассудка.
— Вздор. Медиумы и парапсихологи — шарлатаны.
Дойл чувствовал, что теряет самообладание.
— А может, вы боретесь с ними, чтобы каждый день видеть свою фамилию в прессе? Я полагаю, для вас это самое главное.
— А вы их поддерживаете! Всю спиритическую бессмыслицу.
— Эта бессмыслица, к вашему сведению, является моим глубочайшим убеждением.
— Дойл, они же вас дурачат. Неужели не понимаете? Городят все, что придет в голову. И почему не нужно разоблачать этих медиумов, показывать, кто они есть на самом деле? Почему? Они берут у людей деньги, а затем паразитируют на их горе, пробуждают в людях ложные надежды. Мне это отвратительно. Покажите мне одного, всего лишь одного медиума, который сделает что-то, чего я не смогу объяснить, и я поверю. Боже, я жажду поверить! Вы думаете, мне не хочется поговорить с мамой? — Стоило сентиментальному Гудини произнести слово «мама», как у него перехватило горло.
Это умерило гнев Дойла.
— Вам не удастся стереть прошлое, даже если очень постараетесь.
— Я ничего не хочу слышать о прошлом.