— Но в таком случае, почему Он так захотел? — Этот вопрос терзал не только одного Дойла.
— Да, именно, почему? — произнес Хейз, понижая голос. — А потому, что любовь возможна лишь при наличии свободы воли. Отец, властвующий над своими детьми, не позволяющий им развиваться так, как они хотят, выбирать свой собственный путь, — это не отец, а диктатор. Бог хочет, чтобы в основе наших отношений лежал не страх, а любовь. А такое возможно лишь в том случае, если Он позволит нам определять свою судьбу.
— Мой сын, Кингсли, мой старший, который погиб на Сомме…
— Я выражаю вам глубочайшие соболезнования, — промолвил Хейз.
— Спасибо. Так вот, он часто спрашивал меня, почему Бог никогда не проявляет себя. Не поддерживает верующих, не наказывает зло.
— Хороший вопрос. Я отвечаю на него так. Если бы Бог внезапно появился на Пятой авеню во всем Своем Божественном величии, мы бы упали на колени в благоговейном трепете. И моментально стали бы рабами. Разве могло бы как-то быть иначе после свершения подобного чуда? Он не может себе это позволить. Он дает нам свободу воли. Свободу выбора. Мы — Его дети, и Он, как любящий отец, позволяет нам принимать решения.
— А сатана? — спросил Дойл. — Ведь у него тоже есть последователи.
— Земля является полем битвы добра со злом. Да, у сатаны есть определенное влияние, но он не всемогущ, как Бог, который приходит к нам на помощь самым неожиданным образом.
— Ваше высокопреосвященство, — нерешительно сказал Дойл, — вы верите в ангелов?
— Конечно, верю.
— Они здесь, среди нас?
— Да.
— А кто их защищает?
Хейз усмехнулся.
— Совсем наоборот, сэр Артур. Они защищают нас.
Дойл устало прикрыл глаза.
— Ну а если они заблудились и блуждали так долго, что забыли путь домой?
— Сэр Артур, я уверен, Бог никогда бы такого не допустил.
— А если сатана узнал об этом каким-то образом и ему удалось их найти… — Голос Дойла пресекся.
— Я не понял, — произнес Хейз.