Я не решался сказать ему последнее, но Джонатан опередил меня, разрешив мои мучительные сомнения.
– Ваши сестры – вампиры? – весело высказал он свою догадку. – Дорогой мой граф, это же прелестно! Вампиризм нынче очень моден в тех лондонских кругах, где, я надеюсь, вы будете скоро приняты в соответствии с вашим положением и древностью рода. Ваши сестры просто обворожительны, и их модная болезнь откроет для вас все двери великосветских гостиных.
– Но… ведь они могли обратить или даже… убить вас?! – воскликнул я, до глубины души пораженный его беспечностью.
– О нет, – спокойно ответил он, – поверьте мне, дорогой мой граф, я защищен так же надежно, как Тауэр.
При этих словах мистер Харкер пошевелил в воздухе пальцами своей механической руки, так что свет восходящей луны блеснул на них. Мысль о том, что пальцы моего друга сделаны из серебра, поразила меня так внезапно, что я невольно отпрянул. И страх, теперь уже за жизнь сестер, вновь сковал мое сердце.
– Главное, – продолжил Джонатан, дружески беря меня под руку другой, живой своей рукой, – постарайтесь не слишком распространяться о том, что ваши тела полностью органические. Возможно, вам стоит подумать о том, чтобы заменить какую-нибудь часть тела механическим протезом, иначе, даже несмотря на чудесных сестер, вас могут счесть деревенским простачком.
И он увлек меня вниз, в столовую, продолжая утешать и подбадривать, так что я даже поделился с ним мыслью о том, что желал бы излечить сестер, чему он тотчас воспротивился. Казалось, будущее мое прямо на глазах расцвечивается все новыми и новыми красками и вынужденное одиночество, на которое я был обречен здесь, в замке, из-за болезни родных, должно скоро окончиться.
Признаться, в те минуты, что терзался я мыслями о сестрах, я не придал значения словам моего друга о провинциальности, но позже, оказавшись в благом уединении моей комнаты, я вспомнил о них и глубоко задумался. Мы, Дракулы, привыкли властвовать. Мы выковали свою гордость в горнилах многочисленных битв и междоусобиц, и потому мысль о том, что гордость эта, не только моя, но и нескольких поколений моих великих предков, может быть уязвлена едкой насмешкой лондонского фата, показалась мне невыносимой. Однако от воспоминаний о механической руке Джонатана моя решимость стать настоящим лондонцем поколебалась. Мысль о том, что придется отдать какую-то часть моего служившего мне долгое время верой и правдой тела, заменив его механическим протезом, казалась мне почти кощунственной.
Об этих сомнениях, всю ночь терзавших меня, я и поведал моему другу, когда он спустился в столовую, чтобы отдать должное завтраку.
– Мой дорогой друг! – воскликнул он, едва я поделился с ним своими опасениями, – Если идея заменить что-то так претит вам, отчего бы нам не сыграть с лондонцами шутки, от которой никому не будет дурного? Мы скажем всем, что вы – механический человек. Бедный мальчик, спасая которого от неминуемой смерти, отец заменил весь остов! Что самое существо ваше – порождение науки. А ваша молодость и невиданная сила сыграют нам на руку!
– Но как? – усомнился я, и мой друг тотчас вскочил из-за стола, намереваясь действием разрушить стену моего сомнения.
Вновь возвращаюсь я к моим запискам, которыми пренебрегал в течение нескольких последних дней потому, что и дни и ночи мои были посвящены занятиям с моим другом Джонатаном. Сперва, увидев, как он, ловкий словно ящерица, ползет вверх по стене замка, цепляясь механической рукой за едва различимые выступы и неровности, я засомневался в том, что затея наша удастся, но уже к вечеру, благодаря счастливой моей природе, я уже довольно скоро и сносно преодолел расстояние до окон собственных покоев. А на вторые сутки добирался до верхних, отчего сестры льнули к окнам и со смехом пытались дотянуться до меня. Дни протекали в трудах и занятиях, друг мой был мною доволен, и оттого некое странное чувство, которое я мог бы назвать истинным счастьем, переполняло меня, схожего в те дни со стрелой, выпущенной из лука в верную и близкую цель.
С упоением добивался я большей четкости движений, заставляя мое провинциальное органическое тело копировать лондонские повадки моего друга, жадно впитывая его чистую и правильную речь, втайне ожидая его похвалы. И он не скупился на выражения восхищения моими успехами.
И вот наконец настал день, в мечтах о котором так долго черпал я силы во время своего добровольного заточения. Вещи мои и сестер были уложены. Окна дорожной кареты забраны решетками, чтобы сестры не помешали нашему путешествию. Признаться, я предполагал, что мы отправимся по морю и потому, своевременно отослав нужные письма, договорился о местах на прекрасном судне «Святая Мария». И единственным, что бросало легкую тень на мою радость, была досада, что мне так и не придется до самого Лондона испытать самому чудесную паровую карету моего друга.
Я полагал, что к 14 мая мы взойдем на борт «Святой Марии» и к вечеру будем в море. Однако судьба, а точнее – непоколебимая воля моего товарища распорядилась по-иному. Потому что при первой же перемене лошадей Джонатан объявил, что намерен показать мне преимущества своей паровой кареты перед моей дорожной. И для того нанятые им слуги в считаные часы возвели внутри его чудо-повозки перегородку и забрали решетками ту пару окон, что оказалась за нею. Там должны были поместиться сестры. Меня же мой друг усадил рядом с собой, увлеченный идеей научить меня управлять своим сокровищем.
– Вы только представьте, – восклицал он, стараясь перекричать шум и грохот экипажа, – каков конфуз будет, если вы, мой друг, появитесь в лондонском свете, не умея управлять простой паровой каретой. «Провинциал», «лошадник»… Поверьте мне, эти жеманные модницы мгновенно наградят вас каким-нибудь обидным прозвищем. И мой долг, как друга, не допустить этого.
Карета рванула вперед так резко, что я покачнулся и едва удержался от падения. Джонатан захохотал. Горячий пар зашипел, вырываясь клубом в прозрачный воздух. И я понял, что жизнь моя меняется. Уже переменилась самым необратимым образом. И благодарить за это я должен моего нового друга Джонатана и милостивую судьбу, наконец решившую воздать мне за мое мучительное одиночество и верность семье.