Звать на помощь было бессмысленно. И хотя ужас от случившегося и мучительное чувство вины терзали меня, я понял, что не могу даже позвать кого-нибудь к умершему, потому что придется объясниться, бросив тем самым тень на ту, что позвала меня. Люси была где-то здесь, в этом большом доме, но я не знал, где ее искать. Мысль о том, что я могу вновь ошибиться и напугать еще кого-то, была невыносима. И я малодушно бежал.
Мне посчастливилось скоро поймать экипаж. Я понесся прочь от страшного дома, как будто адское пламя жгло мне пятки.
Сейчас принимаюсь за эти записки, чтобы хоть как-то уложить в голове произошедшее и, быть может, понять, как исправить ужасную ошибку, мной совершенную. Но никакая мысль не идет мне в голову.
Я не знаю, что делать и как поступить.
Возможно, Джонатан окажется умнее и храбрее меня и подскажет мне выход. Пусть ценой будет его осуждение, его неодобрение. Пусть он судит меня со всей суровостью, но его острый ум, здравый смысл и знание лондонского света сейчас остаются единственной моей надеждой.
Наверное, впервые в жизни я не знаю, что сказать. Но, несмотря на то, что внутри у меня все кипит гневом и обидой, что страх и вина терзают меня, несмотря на мучительный стыд за собственное простодушие и доверчивость, рука моя тверда, и, выводя эти слова, перо не дрожит в ней. Благословение Небесам и крепкой моей природе, я уже чувствую, как силы возвращаются ко мне. Возможно, благотворно действует на меня сам вид этого дома, который я уже привык считать своим.
Если бы наш разговор с Харкером состоялся здесь, на моей лондонской квартире, быть может я и не сдался бы так быстро, не потерял бы присутствия духа, не поддался бы низкому порыву малодушия. Но я явился к нему.
Сейчас мучительно стыдно мне вспомнить, как я, едва дождавшись утра, примчался в его квартиру, как рассказал ему все и, умоляя спасти меня, едва не упал перед ним на колени. Он выслушал меня спокойно, сидя в кресле. Короткая трубка дымилась в его серебряной руке.
– И чего вы хотите от меня, друг мой? – строго спросил он. – Я дал вам билет в общество Лондона. Я сделал все, чтобы вы заняли в нем достойное место. И что сделали вы? Вы погубили себя!
– Но… мисс… – я оборвал себя, не желая назвать имя той, которая занимала мои мысли. Я готов был погибнуть, но не допустить, чтобы на нее пала хоть малейшая тень.
– Перестаньте оправдывать себя, – с угрозой проговорил Джонатан. – Вы убили человека. Но… я готов уладить это дело.
Я едва не бросился к нему, желая обнять, так переполняла меня благодарность, но мой друг – тогда я еще считал его другом – холодно отстранил меня:
– Я готов уладить, но… ожидаю с вашей стороны… ответной услуги.
Когда я услышал, в чем заключается плата за молчание и помощь Харкера, я в ужасе отшатнулся от него, не сумев сдержать гневного возгласа:
– Никогда! Этого не будет никогда!
– Тогда убирайтесь обратно в вашу убогую варварскую страну, – бросил он холодно, – забейтесь в фамильную нору вместе с сестричками в надежде, что лет через сто все забудут о скандале! Хотя… этих чудесных мисс можете оставить в Лондоне. Их с распростертыми объятьями встретят в заведении мадам Люсинды.
– Не смейте так говорить о моих сестрах! – я схватил его за горло. Надменная ухмылка сменилась багровыми пятнами удушья. Харкер засипел, но его металлическая рука, выронив трубку, ударила меня по ребрам. Я вынужден был сделать шаг назад и выпустить свою жертву.
Харкер нагнулся и поднял упавшую трубку. С презрительным сожалением посмотрел на рассыпавшийся табак, потирая горло.
– Не я убил лорда Годалминга, – ответил он. – Не я уничтожил все, что мы – вместе – так чудесно планировали, все, чего мы достигли. Это сделали вы. Я был вам другом. Теперь, когда вы погубили все, когда под ударом ваша репутация, а из-за вас – и моя, я желаю получить свою выгоду.