Едва прикоснулся я к рычагам паровой кареты, едва ее полный надежд и чаяний грохочущий ритм проник в мое сердце, я уверился, что страдания мои позади и с затаенной радостью смотрел в будущее, распахивающееся передо мною.
Мы ехали долго. Но, увлеченный своими мечтами, я легко перенес все трудности пути. Сестры, возбужденные новыми впечатлениями, совершенно измучили моего друга Джонатана расспросами о лондонских модах и нравах, и, чрезвычайно удивленные тем, что их недуг, долгие годы бывший проклятьем нашей семьи, почитается достоинством в лондонском свете, жадно ловили каждое слово. В грезах они уже примеряли на себя туалеты лондонских модниц и вели разговоры в лучших «алых» салонах, где джентльмен не стал бы сопротивляться тому, что юная и прекрасная леди хороших кровей пожелает попробовать на вкус то, что в других, менее развитых странах принято держать в себе.
Джонатан щедро питал их надежды своими рассказами и поощрял воцарившееся в нашем маленьком обществе восторженное нетерпение, прогуливаясь с сестрами по палубе парома, который перевозил нас и так полюбившееся мне паровое чудо на желанный берег туманного Альбиона. Вопреки моим предостережениям, Джонатан не только позволил моим сестрам выходить из кареты в дороге и из каюты, что предоставили им на пароме. Он всячески с ними любезничал со свойственной ему беспечной насмешливостью, особенно с Луминицей, которая, к огромному моему удивлению, словно бы расцвела под лучами его внимания и казалась покладистой и спокойной.
Я был рад такой перемене, хотя и удивлен, что мой товарищ выказывает столько внимания одной из моих сестер в то время, как в Лондоне его ожидает невеста. С того вечера, когда он обмолвился о ней, имя Мины ни разу больше не упоминалось им в разговорах, но, однажды явившись, ее призрак будто преследовал меня, когда я замечал тень печали в глазах моего веселого и дерзкого английского друга. Однажды я, набравшись смелости, спросил о ней при сестрах, чем заслужил удивленный и злой взгляд Луминицы. Но Джонатан не ответил мне, виртуозно переменив тему, и я, владеющий английским языком не так хорошо, как мой друг, не сумел добиться от него более ничего. Он оставался по-прежнему насмешлив и не по-английски легкомыслен в словах и жестах. Мне не оставалось иного, как смириться с тем, что у такого джентльмена, как Джон Харкер, могут быть свои тайны.
Однако этот краткий разговор, по всей видимости, запал в голову Луминицы. Она еще раз или два пыталась завести речь о Мине, но добилась лишь того, что Джонатан стал уделять больше внимания Флорике. И Луминица, оскорбленная таким отношением, подчеркнуто перестала обращать внимание на моего друга. Зная характер сестры, я ожидал, что она выразит свое негодование более громко, и внутренне терзался ожиданием некрасивой и недостойной сцены. Но Луминица сдерживала себя, изредка бросая взгляд то на искривленные в насмешливой улыбке губы Джонатана, то – с опаской – на затянутую в перчатку неживую руку.
Я наблюдал за ней, не решаясь поверить, что гроза миновала и сестра не навлечет на семью позора какой-нибудь неосторожной выходкой, и поэтому первым заметил на ее лице то удивленно-обиженной выражение, причины которого я сперва не понял. Но, оторвав взгляд от лица сестры, я увидел на берегу среди встречающих ту, что стала причиной огорчения Луминицы.
Высокая, безупречно, но с некоторой дерзостью одетая молодая дама приветливо махала нам рукой. Джонатан ответил ей, подняв перчатку.
– Это она? Ваша Вильгельмина? – язвительно спросила сестра, обращаясь к моему другу, но тот лишь рассмеялся, велел мальчику отнести на берег наши вещи и прыгнул в паровую карету, чтобы самому вывести ее с парома.
Тем временем незнакомая дама подошла к нам, нисколько не смущаясь тем, что мы не представлены, и протянула мне руку, изящную, тонкую, затянутую в мягкую лайковую перчатку цвета кофе. Такого же цвета была и шляпка незнакомки. Из-под нее выбивались несколько локонов цвета коньяка, в которых играл золотом солнечный луч. Я прикоснулся губами к вырезу на ее перчатке, мучительно стыдясь своей провинциальной неловкости, и, признаюсь, слишком долго задержал ее руку в своей.
– Люси Вестенра, – представилась она, не спеша отнять пальчиков, – подруга Джонатана и Мины.
– Влад, граф Дракула, – проговорил я, – и позвольте представить вам, миссис Вестенра, моих….
– Мисс, – поправила она с мелодичным смехом, – пока еще мисс Вестенра.
Я окончательно смешался и готов был проклинать тот день, когда осмелился мечтать о Лондоне и написал письмо мистеру Хокинсу и его младшему компаньону мистеру Харкеру. Видимо, мое смущение позабавило мисс Вестенра, так как она рассмеялась и похлопала меня по руке, стараясь показать, что чужда условностей и нисколько не сердита на мою ошибку.
Я представил ей сестер, и эта милая и добрая девушка тотчас заговорила с ними как с давними приятельницами, легко угадав их мысли и чаяния и пообещав всяческое содействие в свете и свое покровительство.
Признаюсь, я был совершенно очарован ею. Даже когда Джонатан между делом сказал мне, что мисс Люси – невеста молодого и блестящего аристократа по имени Артур Холмвуд, который после смерти отца унаследует титул лорда Годалминга, я не придал этому значения. Я и сам мог похвастаться не меньшей, а пожалуй, и большей древностью рода, тоже был молод и, допусти великолепная мисс Люси хоть намек на возможность ухаживать за нею, готов был потягаться с любым английским лордом. Особенно если наградой победителю будет рука несравненной мисс Вестенра.
Снова возвращаюсь к моим записям, в которых вынужден был сделать небольшой перерыв. Поскольку все мое время и силы были направлены на то, чтобы как можно скорее и удобнее разместить моих сестер в нашем новом жилище, которое, как я надеюсь, очень скоро можно будет с чистым сердцем назвать домом. Джонатан приобрел для нас замечательное поместье Карфакс, большое и достаточно старое, чтобы напомнить мне мой родной замок. Потому, даже несмотря на то, что поместье находится в некотором запустении и сейчас настойчиво требует хозяйской руки, я нашел его превосходным. Сестры с жаром принялись за обстановку и отделку. И я был несказанно счастлив, что Джонатан и мисс Люси во всем принялись помогать нам. Также Джонатан нанял для нас квартиру в Лондоне.
Мисс Вестенра была так любезна, что согласилась прислать нам своего портного с образцами тканей и дала сестрам адреса лучших лондонских куаферов, шляпных салонов и всех тех многочисленных и столь важных в жизни любой девушки заведений, без которых невозможно подготовить свой первый выход в свет. Благодаря заботе добросердечной и милой мисс Вестенра Флорика и Виорика скоро почувствовали себя увереннее; они то и дело принимались строить планы и предаваться мечтам о будущих великосветских приемах и званых вечерах, на которые мисс Люси обещала устроить им приглашения.
Оказалось, что эта удивительная девушка, подобно многим лондонским светским дамам и моим сестрам, предпочитает «алую» диету. И порой ее мимолетно брошенный в мою сторону взгляд вспыхивал таким огнем, что я с тайным содроганием представлял ее нежные губы на своем горле.
Признаться, раньше я и представить не мог, сколько изящества, сколько томной страсти кроется в болезни, которую я так долго считал проклятием нашего рода. Когда мисс Люси добилась для нас с сестрами первого приглашения к леди Мэри, графине Рассел, чей «алый» салон считался одним из самых модных в этом сезоне, я поначалу чувствовал некоторую робость. Джентльмены рассматривали меня с такой надменной небрежностью, что я понял, насколько прав был мой друг, предлагая мне сказаться «механическим человеком». Все джентльмены и некоторые леди щеголяли блестящими суставами стальных рук. Леди демонстрировали бриллиантовые ногти и изящные пальчики, внутреннее устройство которых было выполнено лучшими столичными механиками, а декор – самыми модными лондонскими ювелирами. Кое-кто из смелых юных дам, желая привлечь внимание и приобрести популярность на ярмарке невест, позволял себе чуть оступиться, демонстрируя изящную стальную ножку, великолепно выполненную и со вкусом обутую. И я заметил, что при взгляде на стальной протез глаза мужчин загорались ярче, чем при виде точеной органической щиколотки. Но никакие модные механические ножки дерзких барышень не могли затмить для меня кремовую теплую кожу прекрасной мисс Люси, когда она положила руку с единственным стальным пальчиком мне на плечо и, склонившись так низко, что вся кровь бросилась мне в голову от этой близости, едва прикоснулась белоснежными клычками к моему горлу.