Страшный дар,

Что, прямо так и постучать? Как в обычный дом? Наверное, прислуга привыкла к скрипу колес по гравию, а гости, прибывшие без кареты, здесь внове.

Но дверь открылась, причем открыла ее горничная, а не лакей – мужской прислуги, за исключением садовника и кучера, здесь не держали. «Миледи отдыхает в оранжерее», – сообщила Агнесс уж знакомая горничная – одна из тех, что приносили воду для ее ванны. Вспомнив об этом обстоятельстве, Агнесс устыдилась. Ее так радушно принимали в Мелфорд-холле, но, зачастив в пещеру, она позабыла нанести Лавинии еще один визит или хотя бы отослать открытку с благодарностями. Одна надежда, что блистательная леди Мелфорд позабыла про свою незаметную протеже. Но если позабыла, то согласится ли выполнить ее просьбу?

Понурившись, Агнесс поплелась к оранжерее, огромной застекленной клетке с покатой крышей. Сквозь запотевшее стекло виднелись силуэты экзотических растений. Когда Агнесс робко приоткрыла дверь, от их насыщенного и непривычного аромата закружилась голова. Ее окружили цветы с яркими острыми лепестками, похожие на клювы птиц, раскрытые в крике. Пальмы упирались резными листьями в потолок, апельсиновые деревья гнулись под тяжестью плодов, таких спелых, что едва не лопались от сладости, в колючей траве притаились ананасы, и среди всего этого великолепия терялась дорожка к фонтану. А у фонтана…

– Лавиния, поберегитесь! – завопила Агнесс, и леди Мелфорд, вздрогнув, обернулась и в ошеломлении посмотрела на нее.

Тень, еще мгновение назад тянувшая к Лавинии руки, медленно отступала вглубь оранжереи.

– Агнесс? Во-первых, добрый день. А во-вторых, я рада, что ты так полна бодрости, что приветствуешь меня криками.

– Мне показалось, будто вы сейчас упадете в фонтан, – сказала Агнесс, несмело подходя поближе.

– Я всего лишь хотела сорвать лотос.

В центре фонтана возвышалась фигура нимфы с кувшином. Из кувшина лились струи, волнуя водную гладь и заставляя лотосы беспокойно подрагивать. Статуя выглядела очень древней, как будто тысячу лет пролежала в земле и предпочла бы пролежать еще столько же. Разъеденные временем губы печально поджаты, на мраморной спине проступили темные прожилки-рубцы.

– Люблю эти цветы, – проговорила миледи. – Греки верили, что плоды лотоса затуманивают разум и даруют забвение тем, кто их отведает. Забавная идея, не правда ли?

– А вы когда-нибудь пробовали?

– Зачем? Избавиться от воспоминаний – все равно что обокрасть себя. Порою воспоминания – это все, что у нас есть, и на вкус они слаще любого плода. Поэтому я предпочитаю цветы. Нравятся тебе?

– Очень, – вежливо восхитилась Агнесс. – Никогда не видела алых кувшинок, все больше белые.

– Сначала они и были белые. Но после смерти барона мне пришла мысль заменить их индийскими лотосами… Ты знаешь, что барон скончался в оранжерее? Эта статуя была жемчужиной его коллекции, он часами любовался на нее, и прямо перед ней его хватил удар. В падении он ударился головой о край бассейна – вот здесь осталась трещина – и раскроил череп, а кровь… Прости, если я напугала тебя, моя дорогая. В любом случае алые лилии лучше контрастируют с белизной мрамора, – невозмутимо закончила леди Мелфорд.

– Вы не напугали меня, Лавиния, – выдавила девушка.

– Неужели? – Леди Мелфорд посмотрела на нее испытующе. – В таком случае твоя очередь просить прощения. Я обижена на тебя, дорогая Агнесс. Неужели я так плохо принимала тебя, что ты забыла ко мне дорогу? Быть может, кто-то из моих служанок был невнимателен к тебе и не исполнил какое-то пожелание, которое ты, девочка робкая, постеснялась повторить?

– Нет, Лавиния, все не так. Я превосходно отдохнула в Мелфорд-холле.

– Если же это я так оскорбила тебя, что ты избегаешь со мной встречи, только скажи, и я постараюсь загладить свою вину.

Агнесс молча взяла ее руку и поднесла к губам, радуясь, что льдинки в глазах Лавинии растаяли. Наградой ей стала благосклонная улыбка леди – непосредственность Агнесс ее умилила.

Детская непосредственность.