– Это невозможно. Моя юрисдикция не распространяется на граждан Города.
(«Вы бы его хоть как-нибудь наказали, – сказал я потом. – Он же повесится». – «К сожалению, такие не вешаются», – ответил Николай Павлович.)
– Всё-таки вы выставляете меня дураком, – сказал Фиговидец неожиданно.
– Выставить себя дураком может только сам человек и никто больше. Кстати, выставку всё равно надо провести.
– Что?
– Как бы там ни было, – сказал Николай Павлович, – Центр искусства открыт и должен функционировать. И какими бы ни были ваши настоящие мотивы, за его работой вы на первых порах будете следить, раз уж вызвались. – Он сел за свой стол и принялся писать. – Вот вам новый пропуск. Всё, что потребуется от меня… Пожалуйста, обращайтесь.
Фиговидец не осмелился даже фыркнуть. Он понимал, что, фыркнув, рассмеётся, а рассмеявшись, не сможет остановиться, и тогда в него, чего доброго, начнут брызгать водичкой, усаживать и всячески хлопотать. Он покашлял.
– Это такая издёвка?
– Нет, – сказал Канцлер, подходя к нему с бумагой и практически насильно вкладывая её в сдавшуюся руку. – Это логика вещей.
На выходе из Исполкома меня поджидал Молодой.
– Сахарок… – сказал он, глядя в сторону. – Опять. Почему ты мне не сказал?
– Из соображений гуманности. – На всякий случай я отступил. – Зачем тебе знать, если ты всё равно ничего не можешь сделать?
– Обвиняешь меня в бездействии?
– Ты – действуешь. А твои методы – нет. Вообще, откуда ты узнал?
– Я его увидел.
– Где?
– Там, рядом с музейкой, – неохотно сказал Молодой и наконец посмотрел на меня. – Думал, обознался, крыша поехала… Мотор чуть не лопнул. Я почему по сторонам-то стал смотреть, его выглядывал. Ну и увидел, как клоуны в атаку пошли.
– Выходит, всё к лучшему.
– Останешься здесь, будем искать.
– Буду искать, но не здесь и без тебя. Ты меня только с толку сбиваешь.