– Это требование береговой охраны.
– Да, эти встретят.
Это опять прозвучало двусмысленно. Не став ломать голову, X. перевёл речь на своё здоровье.
– Не могу вас порадовать, – сказал я мрачно. – Ближайшие двадцать четыре часа вам лучше бы оставаться под наблюдением.
«Неотразимой, – говорит Фиговидец, – ложь делает не правдоподобие, а тайные страхи того, кому лгут. Любой поверит в то, что уже видел в своих кошмарах».
– Неужели настолько серьёзно?
– Что-то идёт не так. Возможен приступ.
– Что же делать? – Он уже чувствовал жёсткие пальцы приступа на своей шее. – Что делать?
– Ничего не поделаешь. Вы ведь знаете, я под арестом.
– Глупости! – завопил он. – Какой может быть арест, когда я умираю?! Чему арест может помешать? Вон в кресло сядете и будете сидеть… арестованный.
– Боюсь, это не в ваших силах.
– Сейчас посмотрим, что в моих силах, а что – нет.
Чуть менее просто, чем ему казалось, и элегантнее, чем предполагал я, X. добился своего. Он нажал на рычаги. Задействовал связи. Пустил в ход родственников. Пока я на кухне пил чай в обществе экономки, курьеры бегали туда-сюда с записочками, а судьба вершилась. Наконец прибежал Порфирьев, от ярости даже как-то похудевший. Меня позвали к хозяину.
– Ну вот! – воскликнул X. – Вот он! Никуда не делся! Куда ему отсюда деться? Всего-то на одну ночь!
Порфирьев не заговорил, а зашипел.
– У меня нет людей, чтобы поставить вокруг вашего дома оцепление.
– Ну какая разница, в каком доме находиться под домашним арестом?
– Между квартирой и особняком очень большая разница. В том числе – в смысле возможностей бегства.
– Глупости! Зачем ему бежать? Он не побежит. Он… э… даст честное слово, что не побежит.
Пристав следственных дел (или следует называть его тайным начальником тайной полиции? я не знаю) посмотрел на меня, и во взгляде, в этих мерцающих глазах, отобразилось, как же на него давили. Он сопротивлялся, как мог, сделал, что мог, и не смог ничего: глупость, придури и высокое положение в очередной раз взяли верх над умом и характером. И тошно же ему теперь было.