Царь Живых

Когда он подошёл, когда он обнял её, она поняла, что кончилось всё, кончилось всё и навсегда, потому что иначе бы он оставался там — до конца. И — она крепилась и Держалась, пока была одна, все медленно ползущие минуты, пока была одна, а сейчас, когда он пришёл и обнял её, что-то в ней сломалось и рассыпалось — её била крупная Дрожь, и рождались где-то внутри, где-то очень глубоко внутри, но искали дорогу наверх и, конечно, нашли бы её, эту дорогу, — рыдания…

Он гладил её по плечам и волосам, он аккуратно и нежно разжал её втиснувшиеся в плечи пальцы — он отдавал ей часть своей силы и брал взамен её боль… Она развернулась — от окна к нему и — впервые за последние минуты увидела что-то, кроме чёрной пустоты, — его серые глаза. Сила шла от них — к ней, а боль — обратно. И она смотрела в эти глаза, она положила руки ему на плечи — и ей захотелось, чтобы исчезло всё, всё вокруг, чтобы исчез весь этот жуткий, залитый кровью, слезами и страхом мир — а они бы остались, остались в маленькой капсуле, в уцелевшей спасательной шлюпке взорвавшегося космического корабля — и чтобы капсула была с непрозрачными стенками, и чтобы летела в другую Вселенную — чистую и светлую… И Наташа полетела туда — прикрыв глаза и полуоткрыв губы…

Потом она многого не вспомнила, хотя и старалась… Она не помнила, как оказалась на кровати, а он оказался рядом — может, обмякли и подкосились ноги, а может, он её приподнял и осторожно положил, — она не видела и не помнила ничего, потому что глаза её были закрыты, а губы нашли его губы… Она не помнила, как он раздевал её — наверное, нежно и бережно, раз всё стёрлось, — и в памяти осталось лишь два момента: как она совсем не стеснялась своей груди, а она давно стыдилась её, ей казалось, что на фоне роскошного бюста Наи у неё малозаметная грудь-замухрышка, и это было её вечной проблемой и комплексом, а сегодня и сейчас она не стеснялась — ни когда куда-то делась прикрывающая грудь ткань, ни когда осторожные, ласкающие пальцы коснулись сосков — ни потом, когда соски её впервые узнали, на что способны язык и губы мужчины… И ещё одно запомнила она про эти минуты — как лёжа на спине, выгнувшись, поднимала бёдра вверх, помогая ему — уже нетерпеливо…

Потом была рука, только его рука… Она постаралась развести бёдра как можно шире, ещё шире, она постаралась раскрыться — она знала, что хорошо в первый раз не будет, и лишь хотела, чтобы не было больно и страшно… Рука не спешила, рука не торопилась, но страшно ей стало всё равно — когда наконец его палец впервые осторожно проник в неё и тут же вышел обратно — чуть быстрее, чем проник… Он понял всё! Он понял всё, и всё может стать как этой весной, когда она решила — будь что будет — плюнуть на принцев и покончить наконец со всем этим… Покончить и начать, но всё равно ничего не вышло — не у неё не вышло… Но сейчас всё было не так, не было округлённых глаз, и не было дурацких вопросов, и не было суетливых движений, и не было маскирующей бессилие грубости — опять была лишь рука, ещё более неторопливая и нежная…

…Он не вошёл в неё, не вошёл ещё ничем, даже снова пальцем, когда ей вдруг стало стыдно — ей казалось, что горячая жидкость переполняет её, и поднимается всё выше, и сейчас покажется, выступит, расплещется снаружи — и его пальцы попадут в это болото, это неправильно, это слишком много, так не должно быть, у неё было уже… она целовалась с парнями… и даже… но так не было — и ей было почему-то стыдно, и она успела подумать, что, когда он наконец войдёт в неё, она умрёт со стыда — но тут он вошёл, даже едва начал входить в неё, опять пальцем — и стыд куда-то исчез, она не умерла от стыда — она раскрылась ещё, она раздвинула бёдра шире, ещё шире, хотя только что это казалось ей невозможным, — и подалась вперёд и вверх, навстречу его руке — нетерпеливым движением… Она уже не думала, никак не думала, что хорошо в первый раз быть не может, и хотела уже не только избежать боли и страха…

Она не видела, чем он вошёл в неё, но поняла, что — нет, нет, ещё не оно, ещё не случилось главного, чего она желала всё сильней и сильней, а боялась всё меньше и меньше… Поняла потому, что сейчас он спустился, спустился ниже, спустился вдоль неё губами — подбородок, шея, свод груди — и сейчас губы и язык ласкали её сосок — и сосок увеличился, набух, он никогда не увеличивался и набухал так — ей казалось, что он стал огромным, просто гигантским, что таких ни у кого не было и никогда не будет… А потом губы занялись его, соска, родным братом — маленьким братишкой-заморышем, — а воспитывали и учили всему выросшего первенца уже пальцы правой руки… Пальцы его правой руки…

А левая оставалась там же — там, где она хотела всё ему дать и всё получить от него… Она чувствовала, как у неё внутри напряглось, сначала испуганно напряглось — взяв во влажно-упругий плен желанного, но незнакомого пришельца, — и она постарались раскрыться, раскрыться, не разводя бёдра, их развести шире было нельзя, она постаралась раскрыться там, не зная и не понимая, чем и как она это делает, но желая раскрыться и впустить его далеко, так далеко, как он хочет — и даже дальше, так, как хочет того она, и — о чудо! — всё у неё получилось, и пришелец, скорей даже герольд, посланник, предвестник того, главного и желанного, ждать коего сил оставалось всё меньше, — вошёл, вошёл уверенно, но всё равно нежно, вошёл глубоко, так глубоко, как хотел, — . и даже глубже, так, как того хотела она… И был в ней, и ласкал её… Но этих ласк ей стало уже мало… Она застонала — в первый раз…

Её губы изнывали, они жаждали его губ, и она впервые взяла инициативу на себя — неуверенно, словно спрашивая: можно? — она повлекла его вверх. Его губы вернулись к её губам, но! — она чувствовала, она прекрасно чувствовала, с каким сожалением расстаются они с её грудью — с грудью, которой она никогда уже не будет стыдиться, которой она всегда будет гордиться — потому что он хотел, потому что лучший в мире мужчина хотел ласкать и ласкал её грудь именно так… Её руки, сначала неуверенно — волосы, шея, плечи — и очень целомудренно опускались вниз — всё дальше и всё уверенней…

Она хотела, она очень хотела, она сгорала от этого желания — коснуться там — она не называла это даже в мыслях — она была современная, хоть и девушка — она читала книги, и смотрела фильмы, она знала, что как устроено и для чего служит, но никогда не прикасалась к этому и даже не рассматривала вблизи вживую… Она коснулась там вскользь, словно случайно, словно нечаянно, коснулась и повела руку дальше, на секунду замерев от ожидания его реакции… Его правая рука скользнула тут же вниз с её груди, взяла её ладонь, покрыла сверху и положила туда, где она только что мимолётно прошла лёгким касанием, — и научила всему, нет, конечно, не всему, всё ещё впереди, она ещё рассмотрит это подробно и внимательно — нет! хватит!! к чертям ханжество — она ещё рассмотрит подробно и внимательно его член — никаких «это» — так, и только так, она будет называть — недолго, пока не придумает настоящее и нежное имя… Ей хотелось рассмотреть всё вблизи и в подробностях, и не только рассмотреть — она вполне современная, хоть и девушка — она попробует, она обязательно попробует всё-всё, что можно сделать с его членом, и вкус попробует непременно тоже, но это потом, это чуть позже, а сейчас она хочет одного, и только одного…

Он снял её руку так же осторожно, как и положил, и чуть передвинулся, не переставая целовать её и ласкать грудь, и она поняла: сейчас! сейчас!! сейчас!!! — и застонала через закрытые поцелуем губы. Застонала от счастья.

…Она почувствовала, как что-то покинуло её, и пришло другое — медленно, очень неторопливо, и было оно больше, гораздо больше, и входило туго, всё внутри раскрывалось, разворачивалось и принимало назначенное природой и долгожданное — потом она (и он?) почувствовала мягко-упругое сопротивление какой-то преграды, и движение приостановилось, и она опять застонала, нетерпеливо и громко, и…

И подалась вперёд, нетерпеливо и резко, как долго взводимая пружина, и одновременно обхватила его сзади — вжала, буквально втиснула в себя… И закричала — впервые во весь голос закричала. Но не от боли — многое пыталась вспомнить Наташа потом про этот вечер, но боли вспомнить так и не смогла…

…Он вошёл в неё, вошёл глубоко, так глубоко, как хотел, — и даже глубже, так, как того хотела она; крик её не смолкал, всё внутри сокращалось и тут же расслабляясь снова, всё быстрей и быстрей, и она чувствовала, как в нём, ставшем сейчас частью, неотъемлемой частью неё, в ответ рождаются и рвутся наружу такие же сокращения — и слышала, как он тоже стонет, впервые стонет…

Эту ночь, начавшуюся именно так, они провели вместе. И много чего ещё было той ночью… Не было лишь страха — у неё… И боли — у обоих.

Хотя рядом, за стеной, — тонкий слой мелкого пепла повторял контур скорчившегося в агонии тела.

Но смерть спрятала своё жало, и не было победы её… Чужую смерть тоже надо уметь побеждать.

Глава 4

В жизни не спущусь больше в метро, подумал Иван. Лучше, если никак иначе нельзя, — отмахать пешком половину города.

А вслух спросил, когда они наконец выбрались из этого кошмарного подземелья:

— Почему в метро так много мёртвых? Ходячих мёртвых? Некробионтов?