Царь Живых

22
18
20
22
24
26
28
30

Ваня улыбался, глядя, как посапывающий Полухин елозит головой по плечу незнакомой, но симпатичной шатенки.

А потом они проснулись, не сразу поняв, где они и что с ними происходит, и поднялись с Ваней в его квартиру, и… И стало не до улыбок.

— Что за странное имя — Ная?

Ваня спросил это так, словно имя обнаруженной Славиком в подвале девушки было самым тёмным пятном во всей рассказанной Наташей истории.

— На самом деле её зовут Наоми. Не знаю, откуда такое имя… Но по-другому сократить трудно…

Ваня молчал. Шутливая мысль о родстве Наи с известной манекенщицей даже не пришла в голову. Слишком жутковатые вещи рассказала Наташа. Слишком хорошо они стыковались с тем, что произошло в тёмном сыром лабиринте по заброшенной фабрики. И с тем, что происходило со Славкой потом. И со странными словами майора Мельничука.

Но самое главное — Наташа не лгала. Ни словом.

Вот впервые и пригодился странный дар, непонятно как связанный всё с тем же подвалом.

Разговор у них был долгий.

Она рассказала, как заподозрила у себя не то галлюцинации, не то начинающиеся расстройства психики — после второго визита Наи. Визит был как визит, ничего страшного, крохотный, ничем не осложнённый кариес…

Но ей не понравились два зуба Наи. Два премоляра. Две нижние четвёрки. Нет, на вид всё было в порядке, никаких кариесов, сколов эмали, дёсны тоже в идеальном состоянии… Но у хорошего стоматолога (а она себя таким считала, несмотря на малый стаж, и хотела стать ещё более лучшим) — у хорошего стоматолога взгляд цепкий, профессиональный. Ему и в карточку заглядывать почти не надо — хорошо помнит, что и где у данного больного во рту растёт… Тем более интерн[7] — у него эти самые рты таким потоком, как у штатного врача, не идут.

Нижние четвёрки Наи стали другие. Чуть-чуть, но другие. Стали чуть острее и чуть длиннее… У премоляров вершина достаточно плоская… Но всё, в общем, оставалось в допустимых пределах. За одним маленьким исключением — месяц назад зубы были другие. И, с точки зрения классической медицины, не могли за этот срок так измениться.

Если оставить в стороне душевные терзания и сомнения в собственной зрительной памяти и психической полноценности, то Наташа поступила вполне разумно и хладнокровно. Нарушив при этом клятву Гиппократа — солгав больному не ради его спасения. Хотя — кто знает?

Она ничего не сказала Нае про свои странные наблюдения. Но соврала — что обнаружила подозрительное тёмное пятнышко — может обернуться кариесом. И попросила прийти через месяц.

Ная пришла, и всё повторилось. Четвёрки ещё чуть-чуть подросли. И чуть-чуть сильнее заострились… У человека такого быть не могло. Не нынешней формы премоляров — но скорости их изменения. Не могло. Точка. Наука не допускает. А у кого могло быть, Наташка примерно догадывалась.

Если опять оставить за кадром сомнения и терзания, то последовавшие действия Наташи разумными и хладнокровными назвать трудно.

Она перечитывала всю изданную на эту тему ахинею. Она пересмотрела идиотские кассеты с дракульно-вурдалачьей тематикой. Она сдуру сунулась в некое оккультное общество. (Для экономии места и времени скажем одно — пять-шесть статей УК по тем оккультистам плакали. Давно и горько.) Наконец — рисковая девчонка! — она пригласила Наю в гости.

Ная пришла. Ная отбрасывала тень и даже отражалась в зеркале. Ная без опасения и без видимых глазу последствий взяла в руки протянутую Наташкой библию. Ная согласилась примерить якобы недавно купленный Наташей серебряный крестик — опять же без последствий. Ная докушала-таки котлету, концентрация чеснока в которой превышала предельно допустимую раз в десять. Тут последствия были — несколько замедленный темп жевания и брезгливо сморщенный носик. Но их стоило отнести на естественные погрешности и допустимые ошибки эксперимента.

Результаты смелого опыта можно было толковать двояко.

Либо Наташа всё же сошла с ума, а Ная самая обыкновенная девушка. С редким, правда, именем.