Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Я не смог сдержать скептического смеха. Представить себе утонченного, светского Дюпена в дебрях Южной Америки мне не удалось при всем богатстве моего воображения.

– О, взгляните. Обезьяны.

Ряд вольеров перед нами был населен разнообразными приматами. Пройдя мимо игривых маленьких обезьянок и угрюмых шимпанзе, Дюпен остановился напротив большой клетки. Я поспешил за ним.

– Pongo pygmaeus, – сказал Дюпен. – Он же – «калимантанский орангутан». Животное, чей уровень интеллекта наиболее близок к человеческому. Однако интеллект среднего орангутана может и превосходить уровень человека ограниченных умственных способностей.

– Вот как?

Я подошел к клетке и внимательно осмотрел ее обитателя.

– Порой срок жизни орангутана превышает тридцать лет, будь то в неволе или в естественной среде обитания… – Дюпен окинул животное оценивающим взглядом и посмотрел на меня. – И внешне очень похож на человека, не так ли?

– Да, действительно. Только ноги намного короче, а руки – длиннее человеческих. И форма черепа, насколько я могу судить, должна значительно отличаться.

Дюпен кивнул.

– Совершенно верно. Однако, увидев останки Pongo pygmaeus, облаченные в человеческую одежду и помещенные в темную яму в молитвенной позе, вполне можно подумать, будто перед нами останки человека, не так ли?

– Возможно…

И тут я понял смысл предположения Дюпена.

– Бейхем-стрит?!

– Да. Подозрения возникли у меня еще в тот момент, когда я забирал из рук скелета письмо. Одежда, недостаток света и положение останков неплохо скрывали очевидные признаки. Поэтому я отломил фалангу пальца кисти и показал ее доктору Фруассару, прекрасно знающему анатомию. Осмотрев скелет на Бейхем-стрит, доктор подтвердил мои подозрения. Он полагает, что этот орангутан умер более десяти лет тому назад, учитывая состояние скелета.

Все было настолько очевидно, что я не нашелся с ответом. Как мог я купиться на такой грубый фарс?!

– Не стоит терзаться, По. Это была хитроумная подделка с целью напугать вас как можно сильнее. А обстановка еще прибавила ей достоверности. Счастье, что замышлялось лишь мошенничество, а не убийство.

Без сомнения, Дюпен был прав, но я, отходя вслед за ним от вольеров с обезьянами, чувствовал себя крайне глупо. Дюпен тем временем развлекался, разглядывая выставленных на обозрение публики млекопитающих, но не говорил почти ничего, кроме их латинских названий. Наконец мы подошли к зданию, где содержались пресмыкающиеся.

– Войдем? Коллекция, должно быть, впечатляющая, но, возможно, вы предпочтете остаться снаружи?

– Думаю, мы можем быть уверены, что все ядовитые змеи надежно заперты.

Уловив брошенный Дюпеном вызов, я вошел первым. Я был полон решимости доказать ему, и самому себе заодно, что вполне оправился от пережитого, особенно зная, что все ужасы этого погреба были всего лишь жульничеством, и вполне готов продолжать наше расследование. Но как только я оказался в прохладном, тускло освещенном зале, меня едва не стошнило желчью, куда более ядовитой, чем любой змеиный яд. Присутствие дам помогло сдержать рвотный позыв и сохранять невозмутимость на лице, пока мы рассматривали рептилий сквозь стекло их узилищ. Здесь было множество змей – самых разных, от ярких и совершенно безобидных до самых смертоносных, включая питонов и кобру, весьма похожую на ту, что украшала набалдашник Дюпеновой трости. Он поднял трость, чтобы сравнить изображение с живой коброй, и холоднокровная тварь тут же выскользнула из своего логова, устроенного в задней части выгородки, и поднялась прямо перед нами, раздув капюшон. Точно завороженная, она уставилась в рубиновые глазки своей золотой копии и вдруг бросилась к ней, обнажив клыки, и ударила в стекло с такой силой, что наверняка разбила бы обычное окно. Дама, стоявшая рядом с нами, вскрикнула и осела на пол, точно ужаленная. Рептилия, не удовлетворившись одной безуспешной атакой, вновь поднялась буквой «S».