Я никак не мог понять, что он имеет в виду, и Дюпен, слегка поморщившись от моей недогадливости, продолжал:
– Восьмое июля тысяча семьсот девяностого года. Дата совсем иного представления. В этот день состоялось первое слушание дела Уильяма Ринвика.
Этой новостью Дюпен словно нанес мне жестокий удар в грудь. Я почувствовал себя совершенно опустошенным и не мог вымолвить ни слова. Дюпен же не стал утруждать себя дальнейшими объяснениями. Вскоре мы прибыли к Брауну, и настроение мое было мрачнее ночной тьмы.
– Не терзайтесь, – заговорил Дюпен, входя в фойе. – Мы непременно найдем вашего противника. Найдем и одолеем. Не сомневайтесь. – Он слегка поклонился. – Доброй ночи, По, и крепкого сна без сновидений!
С этими словами он удалился к себе. Я подошел к портье, чтобы проверить почту, но тот лишь отрицательно покачал головой. Все в том же опустошении я поднялся в свой номер и, войдя, обнаружил на столе зажженную аргандову лампу. В круге ее янтарного света стояла бутылка коньяка. Глядя на это восхитительное виденье, я ожидал чего угодно – например, появления из бутылки какого-нибудь духа или джинна. Но нет, бутылка просто стояла на столе, сияя в сверхъестественно ярком свете лампы.
Приблизившись к столу, я обнаружил под бутылкой сложенный лист бумаги. Дрожащие пальцы мои потянулись к ней. Мысли совсем смешались…
Как мне хотелось верить, что это письмо написано самим великим Чарльзом Диккенсом! Но мысли мои были отравлены подозрениями Дюпена, и я невольно задумался, не подделка ли это. Некоторое время я сидел, глядя на блеск бутылочного стекла, точно завороженный. Неизвестность, окружившая меня со всех сторон, словно бы наполняла тьмой все мое существо. Я старался гнать мысли о тайнах и загадках последних недель прочь, но вместо них на душу тяжким бременем ложился сегодняшний провал.
«Подделка или нет – но что дурного в том, чтобы отведать подарок?» – спросил голосок внутри.
Я налил щедрую порцию коньяка в бокал, стоявший возле бутылки, и обхватил его ладонями, чтобы согреть содержимое. Аромат коньяка, поднявшись в воздух, достиг моих ноздрей. Запахло домом – летним днем, цветущим клевером и медом. Я вновь оказался на берегах Скулкилла, вместе с дорогими моими Сисси и Мадди. Над морем красного и белого клевера носились пчелы, и пыльца на их натруженных лапках поблескивала в солнечных лучах. Вскоре бокал опустел. Я налил себе другой, а за ним и третий. Под завораживающим воздействием чудесного эликсира оживали воспоминания, уходили прочь печали – менялось само прошлое!
Я вновь оказался в лекционном зале, полном зрителей. Но на этот раз мне не нужны были ни кафедра, ни рукопись. Я свободно двигался по сцене, без запинки декламируя свои строки, лицом и голосом изображая каждого из героев, а походкой и жестами рук подчеркивая любые оттенки их чувств. Публика была захвачена, поглощена моим выступлением; каждое лицо в зале отражало диктуемые мной эмоции. Легкое напряжение – губы смыкаются и сужаются глаза; руки тревожно заломлены, плечи окаменели – это мурашки страха пробегают по спинам. Фальшивое спокойствие заставляет глаза облегченно моргнуть, а плечи – расслабиться; но вот изощренный финал – глаза расширяются, зрители дружно ахают от невыразимого ужаса. Публика – оркестр, а я – дирижер! Она обречена повиноваться!
Вдруг резкий звук расколол мой иллюзорный мир вдребезги. Я обнаружил, что стою посреди номера, сжимая в пальцах опустевший бокал. Резко обернулся – и сердце пустилось в галоп при виде человека, стоявшего позади.
– Кто вы?
Нетвердыми шагами я двинулся к нему. Его лицо приблизилось, и я со стыдом понял, что это всего-навсего мое собственное отражение, мой собственный Вильям Вильсон! Я осел на пол. Чувство стыда сменилось громким смехом. Что за абсурдная ситуация! Тут я заметил увесистый том, лежавший на ковре среди разбросанных бумаг. Я сгреб бумаги в более-менее аккуратную стопку, и это усилие вызвало такую жуткую жажду, что я направился обратно к бутылке с коньяком. Не мог же он испариться без остатка! Налив себе солидную порцию, я вернулся к груде бумаг, поднял ее и взгромоздил на стол. Но что-то было не так. Беспорядок, кругом беспорядок! В конце концов я понял, что шкатулка красного дерева, которой я подпирал книги, сдвинута со своего места. Схватив ее, я потянул крышку – заперта на замок! С облегчением рухнув в кресло, я налил себе еще коньяку и только после этого увидел сложенный лист бумаги, лежавший на письменном столе. Странно. Очень странно. Смочив пересохшую от страха глотку коньяком, я развернул бумагу. Внутри оказалась какая-то бессмыслица, начинающаяся точкой и заканчивающаяся заглавной буквой. Весьма аккуратный почерк показался знакомым. Неужели?.. Выдвинув ящик стола, я достал листок с «Молитвой невинного». Конечно, в графологии мне далеко до Дюпена, но с первого же взгляда было ясно, что и сегодняшняя записка, и «Молитва» написаны одной и той же рукой.
Я вновь взглянул на записку, и воспаленный мозг тут же подсказал, как расшифровать ее. Доковыляв до зеркала, я поднес бумагу к стеклу и всмотрелся в отражение. Оттуда, из-за стекла, мой двойник, точно так же измученный и изможденный, показывал мне записку, предупреждая:
ebooksa