И сразу же убавился гонор довлеющего самца. Отец вроде бы закашлял, закряхтел, перемежая эти звуки уже безадресной сокрушённой бранью.
— Из камеры звонишь? — словно прочистив горло, спросил он. — Или выпустили?
— Сбежал, — признался Колюжный-младший.
— Ты на Старой площади у кого был?
— То ли Тягун, то ли Бегун фамилия. Очень на Распутина похож. А может, и в самом деле воскресший Распутин!
— На какого Распутина?
— Григория Ефимовича.
Видимо, родитель испытывал растерянность и смятение; всегда трезвомыслящий и схватывающий на лету, здесь не сразу и догадался, о ком речь. А догадавшись, как-то очень уж по-стариковски опять закхекал, занукал и наконец спросил:
— А с какого рожна Тягун Карагачом заинтересовался? Он же другие вопросы курировал.
И эта его неуверенность вдруг всколыхнула в душе ещё неведомую доселе жалость к отцу. Бульдозер едва лязгал гусеницами.
— Не знаю, батя... Ты там маму успокой!
— Ладно, — пообещал он. — Стаса-то ещё не видел?
— Сегодня к нему полечу.
— Ну, передавай ему от меня...
И не сказав, что передать, отключился.
Вячеслав очень хорошо знал характер своего родителя: как только его свергли с министерского Олимпа на землю, он огляделся вокруг и обнаружил, как число друзей резко сократилось. Точнее, практически не осталось; новых же, думских, он тихо презирал, о чём однажды сыну и признался. И вспомнил друзей прежних, по якутской молодости, а там первым номером был Рассохин. Просто пойти к нему, покаяться и восстановить отношения не позволяла бульдозерная гордость. Вячеслав не осуждал родителя: жизнь у этого поколения была такая, такие предлагаемые условия игры. Попал в элиту — рви прежние связи, по живому режь, иначе тебя со старым, ещё комсомольским шлейфом не впустят. Государевых мужей подбирали крупных, но пришёл мелкий премьер, и правительство враз помельчало и стало на одно лицо.
— До власти дорвались пигмеи, — заявил однажды Бульдозер, тайно оправдывая свою отставку. — А маленькие люди не способны на великое. Физиология позволяет им устраивать лишь смуты, революции и мировые войны. За подобные нетолерантные речи с трибуны его даже наказывали — лишали слова, но избирателям это нравилось.
Колюжный отдал телефон.
— Не хочешь помочь — подожгу сама! — заявила Сашенька.
— Ты несёшь вздор. Ещё один пожар — это фарс!