Запах цветущего кедра

22
18
20
22
24
26
28
30

Он успел восхититься Матёрой и позлорадствовать над изжаленными бойцами, как вдруг над зоной взвился беззвучный клуб пламени, потом раздался протяжный хлопок и взметнулся столб чёрного дыма. В следующий миг из пролома выскочил напрочь перепуганный кавказец, и за ним — омоновец.

— Склад горючего! Пожар!

Все, кто был на берегу, бросились обратно в лагерь, и Рассохин остался возле вертолёта один. Винты уже раскрутились, развеяли пчёл, и тут созрела шальная мысль освободить Галицына! Не из сострадания к нему — из мести всей этой бандитской команде ментов. Он сунулся в кабину, однако оставшийся с арестованным боец захлопнул дверцу перед самым носом.

Тем временем омоновцы сделали попытку потушить пожар, открыли ворота и забегали с вёдрами на курью. Горела пока лишь дощатая пристройка к производственному цеху, но так сильно и ярко, что не подойти, да и бойцы особенно-то и не старались, плескали издалека, бросали землю лопатами. Начальник в песочном камуфляже, уже без накомарника и с непокрытой головой, сделался жалким и невоинственным, как обиженный подросток. Метался среди бойцов, командовал, но в сарае начали взрываться канистры с бензином, расплёскивая пламя повсюду. Огонь уже ворвался в цех, полетели стёкла в окнах, сразу и густо задымила белым сухая трава на нейтралке, заваленной «путанкой».

— Кто поджёг? — песочный метался возле отступивших от огня бойцов. — Видели, кто?

Ему что-то отвечали, и даже прозвучало, будто китайцы или ясашные. Кто-то заметил неких раскосых людей на территории, которые потом метнулись к забору и прошли сквозь него. А кто-то уверял, что были они не раскосые, а вроде русские, только в лисьих шапках. Рассохин не вслушивался в шумную разборку, к тому же увидел, как из лосиной фермы выбегали перепуганные стельные матки.

И оттуда же два бойца вытащили Матёрую!

На сей раз её не тащили, а вели, как гордую партизанку, и Стасу стало ясно, кто устроил пожар. Блузка превратилась в распашонку, и одна грудь вываливалась, как у француженки на баррикадах Парижа. Она при этом что-то ещё говорила — то ли проклинала, то ли злорадствовала — и была прекрасна в торжествующем гневе! Это же надо — сбежать в наручниках из-под стражи, но не скрыться, не спастись — безжалостно поджечь зону, своё доходное производство, имущество!

Пощадила только животных, открыла денники и ворота на ферме, выпустила маток на волю.

Было в ней что-то от Жени Семёновой, и не только желание ходить нагишом, взор блудницы и стервозинка — неуёмная страсть и наслаждение жизнью во всех её проявлениях. Она словно радовалась, что поймали, надели кандалы; она не страшилась грядущего, каким бы оно ни было! И эта её полубезумная отвага оказалась заразительной. Рассохин ринулся наперерез, благо, что возле ворот суетились омоновцы с вёдрами, и конвой подпустил вплотную. Первого бойца он сшиб с ходу, второй отскочил и дал очередь над головами.

— Мордой в землю! — заорал истошно. — Оба! Стреляю на поражение!

— Не надо, Станислав, — доверительно попросила арестованная хозяйка Карагача. — Сама виновата — просчиталась. Запомни: они сделали ставку на тебя.

Бойцы рвали её из рук и одновременно оттаскивали Рассохина. Потом его предательски сзади ударили прикладом в спину, и вроде бы не сильно, однако земля закачалась. Он разжал руки и получил стволом под дых.

— Пакуй его! — заревел сбитый с ног боец. — Чего встали?

Но тут откуда-то взялся «песочный» начальник, отпихнул омоновцев.

— Не трогать! Этого не трогать!

Матёрую повели в ворота.

— Скоро вернусь! — пообещала она, оглядываясь с видом торжествующим. — Не скучай! Жди меня здесь!

— Не нарывайся, Рассохин! — угрожающе предупредил «песочный». — Могу и не выполнить приказа!

И побежал командовать тушением пожара.