Роза и шип

Глава двадцать третья

Хилфред

Проснувшись, Рубен увидел льющиеся в окно лучи ослепительного солнца и решил, что умер. Искрящийся свет расходился отдельными стрелами, которые падали на постель, и в этом было что-то нереальное. Все казалось таким ярким, что Рубену пришлось прищуриться. С потолка свисали растения, сухие и хрупкие. Большинство напоминали цветы, самые обычные, что росли в полях и даже вдоль стен во дворе замка. Половины из них Рубен не знал, но увидел чабрец, жимолость и первоцвет, которые часто замечал возле конюшни, а также крестовник и льнянку, которые пробивались в щелях замковых стен. Он слышал голоса, множество голосов, и далекие звуки, напоминавшие скрип колес и стук копыт. Затем он подумал, что не умер, потому что не верил, что после смерти может быть так больно, а он испытывал настоящую агонию. Горло пылало, словно он проглотил расплавленный свинец, грудь ныла, будто ее придавила гранитная плита.

Рубен попробовал сделать вдох и тут же согнулся в приступе надрывного кашля. Дергаясь, он касался кожей льняной простыни. Та выглядела мягкой, как кроличий мех, но оказалась колючей, словно миллионы игл. У Рубена болела голова, его тошнило, ноздри забивал запах дыма. Он откинулся назад, осознав, что лежит на постели. Рубен никогда прежде не лежал на настоящем матрасе. Они всегда ему нравились, но сейчас он мог с тем же успехом лежать на пыточном столе. Даже дышать было пыткой. Даже моргать.

Он действительно остался жив, вот только не был уверен, что этому следовало радоваться.

К нему приблизилась женщина и пристально его оглядела.

– Ты очнулся. Это хорошо. – Рубен никогда прежде ее не видел. У пожилой, но дружелюбной женщины были седые, почти белые волосы и морщинки вокруг глаз. – Полагаю, ты бы предпочел спать дальше. Но скажу тебе вот что: те, кто спят и спят… в общем, они так и не просыпаются. Однако ты проснулся! Хотя я сомневалась. Да, сильно сомневалась. Когда тебя принесли, розового, как жареный поросенок, я подумала: пожалуй, лучшее, что можно сделать, это снять с него мерки для гроба. Мне сказали: «Он молодой и сильный», – но у меня были сомнения. Я повидала многих молодых и сильных в гробу, и выглядели они получше тебя. Однако у тебя остались волосы, а это уже кое-что.

Женщина взъерошила макушку Рубена, но когда тот вздрогнул, убрала руку.

– Полагаю, все твое тело очень чувствительно. Так бывает с ожогами, однако лучше чувствовать, чем ничего не ощущать. Вся твоя боль к лучшему. Она говорит тебе, что плоть жива. Если бы ты ничего не чувствовал, мог бы уже никогда ничего не почувствовать. Знаю, сейчас ты думаешь иначе, но позже будешь радоваться своим страданиям.

– Воды? – прохрипел Рубен сиплым, надтреснутым, тонким голосом.

Женщина вскинула брови.

– Воды, значит? Думаешь, ты к этому готов? Может, лучше слабого вина?

– Воды, пожалуйста.

Она пожала плечами, подошла к тазу и налила маленькую чашку. Рубену казалось, что он может выпить целое озеро, но после двух глотков его стошнило на пол.

– Что я тебе говорила?

Его трясло. Возможно, он дрожал и прежде, но только сейчас это заметил. Ему никогда не было так плохо. Он хотел заорать, но боялся, что станет еще больнее. Уж лучше смерть. Боль сводила с ума, его охватила паника, словно он тонул, погружаясь все глубже в страдания. Необходимость провести так хотя бы час казалась кошмаром, но весь ужас заключался в том, что Рубен знал: пытка продолжится. Он вспомнил, как обжегся котлом и как долго заживал ожог.

Что с ним произошло? Его аккуратно укрыли простыней. Очевидно, на нем не было одежды. Может, она сгорела. А что стало с телом? Он боялся смотреть, боялся того, что мог увидеть. Его кисти и предплечья покраснели и лишились волос, но в остальном выглядели нормально – несколько волдырей, как после сильного солнечного ожога. Рубен стиснул зубы. Казалось несправедливым, что даже слезы причиняли боль.

Потом мысль, не связанная с ним самим, пробилась в его оцепеневшее сознание.

– Принцесса… – сказал, точнее, хрипло прошептал он. – С ней все в порядке?

Сиделка насмешливо посмотрела на него, затем широко улыбнулась.