Дверь. Что, барочные круги ада Ренессанса на Мбази его побери, он имел в виду?
Вы прекрасно знаете, что, хотя Земля умирает, она никоим образом не мертва. Даже труп под пологом леса не мертв. Кишечная флора расцветает в безумии внезапной, смертельной весны. Муравьи кишат в огромной куче распадающегося протеина. Терпеливые жуки ждут, чтобы отполировать кости до блеска, пока они не станут похожи на маленькие кусочки погибшей! Луны, вросшие в землю.
Так обстоит дело в этом мире. По покрою вашего костюма я могу сказать, что вы из другого мира, но по его качеству вижу, что вы не летели сюда через Темные Глубины. Терпеливый человек с неограниченным запасом воздуха и тысячелетним богатством может прогуляться отсюда до проксимы Центавра, перепрыгивая от станции к станции, но землянин, планирующий перемещаться между звездами таким способом, что это путешествие сравнимо со средней продолжительностью человеческой жизни, очень, очень богат. А вы явно землянин по происхождению и явно не настолько богаты, судя по вашей обуви.
Прошу прощения. Я обидел вас? Терпите; когда разроешь могилы множества поколений, выясняется, что твое чувство такта куда-то испарилось вместе с прочими обломками времени. Я беден, беден как церковная мышь, потому и не вижу ничего зазорного в чьей-то бедности.
Кроме того, эта история, которую я рассказываю, может однажды спасти вам жизнь. Безусловно, это стоит пары-другой непреднамеренных обид. Не то чтобы я замышлял снова вас обидеть, можете не сомневаться, но Пес-Копатель славится своей прямотой, как и весь наш род, хотя и не создан по человеческой схеме.
Вот мы, скопище смертельно раненных существ на смертельно раненной планете, но мы еще живы. И не важно, какое место мы занимаем в обществе. Я скорее жук, полирующий кости мира, чем блестящий исследователь начала всех цивилизаций, и все же я дышу – образно говоря, разумеется.
И вот мне пришло в голову поискать смысл в просьбе экзогена. По прошествии месяца кожа его остыла до цвета холодного железа, и никто не поверил бы, что он живой. Он стоял, словно памятник на собственной могиле, слепо уставившись туда, где увидел меня в ту ночь.
По крайней мере, теперь я понимал, как он пробрался между звездами. Экзогену ничего не требовалось для поддержания жизни, он был невосприимчив к скуке. Не столько неумерший, сколько неживой.
Я пошел к своему другу, отцу Ноструму. Очень близкое подобие человека, каких в эти ужасающе поздние времена среди нас было так мало, отец Нострум жил в соборе, собственноручно выстроенном из склеенных обломков, подаренных и откровенно украденных. Он собирал его по кусочкам, при помощи жезла из пустотелого металла из Империи, Жеррин, обернутого шкуркой соболя. Не раз и не два я выкапывал и приносил ему большущие, широкие куски с балками, вытолкнутые какой-то неведомой святой силой из сырой, с примесью ржавчины, земли.
Генетика этого жезла, заложенная в его кожаной рукояти, была гораздо ценнее всего, накопленного отцом Нострумом на этой земле, но он, как жрец, был выше того, чтобы думать о подобных вещах. Ну, или так он говорил себе, мне и всем остальным, согласным слушать.
В тот день я попросил его оказать мне ответную любезность.
– Отец, – сказал я.
Тогда пришла пора для моего третьего тела, обычно более удобного для тех, с кем я разговаривал. Не то чтобы это особо волновало экзогена или, по правде говоря, даже отца Нострума.
Он улыбнулся, сверкая своими одеждами из роскошного винила, отделанного ослиным мехом.
– Копатель… сын мой. Добро пожаловать.
Мы встретились во Втором Алтаре его собора, комнате с круглыми стенами и линией потолка, точнее всего описываемой графиком гиперболы. Защитная оболочка какого-то древнего космического корабля, она и выглядела соответствующе. На стенах было десять тысяч четыреста тридцать два углубления – не могу не сосчитать такие вещи с одного взгляда, – и в каждом находилось по маленькой масляной лампе, сделанной из какого-то старого изоляционного материала, или резервуара, или чего-то другого электромеханического. Все они горели, что указывало на какие-то характеристики особенно замедленного сгорания. Запаховая карта помещения вполне подтверждала это.
– Я хотел бы кое-что у вас спросить, отец Нострум. Не могу сказать только, воспоминание это, прорицание или же поиск по ключевому слову в глубоких слоях данных.
Потоки информации текут на этой земле повсюду. Она закодирована в каждой песчинке, в движениях кувыркающихся плеяд микроспутников и космического хлама у нас над головами, в каждой развилке на ветвях деревьев. Нужно только знать, как добраться до этой информации, как запросить ее и извлечь нечто полезное. Вот почему миром правят жрецы – молитва и жертвоприношение активируют линии связи, закрытые для большинства почти все время.
– Я охотно сделаю это для тебя, – сказал отец Нострум. – Но сначала ты должен чем-нибудь нарисовать у меня на ладони крест, чтобы завершить наш уговор и поместить себя под защиту моего жреческого знака.
Это я тоже знал и принес с собой пригоршню толченого клыка какого-то животного из засыпанной песком морской пещеры, обнаруженной недавно под пустыней Хайюк. Порошок окутал раскрытую ладонь отца Нострума, наподобие легкого тумана. Отец Нострум сжал руку и скривился. Я знал, что такую кожу, как у него, толченый клык будет ранить, жечь, резать. Когда он разжал кулак, произошло обычное маленькое чудо. На окровавленной ладони лежал зуб, целый, с четырьмя изогнутыми корнями.
ebooksa