— Да, так я провожу время. Я бы сошел с ума, если бы не имел хобби. Я белил стены три или четыре раза. Сначала у меня получались какие-то каракули. Вероятно, это нездоровое увлечение — я беру образы из своих ночных кошмаров, — но оно дает мне ощущение занятости. И помогает не сойти с ума. — Он смеется, увидев мое выражение лица. — Знаю, о чем ты думаешь: тот, кто рисует змей дни напролет, не может не быть ненормальным. Это, конечно, так. Но имеются разные грани безумия. Я, например, всего лишь кричу и буйствую, иногда занимаюсь членовредительством. Этот вид сумасшествия распространен повсеместно.
Он направляется к двери в конце коридора. Я иду за ним, выведенный из себя видом змей. Внезапно я замедляю шаги. То, что Билл безумен (в этом я не сомневаюсь, он не похож на того, кто ломает комедию) совсем не означает, что он глуп. Он вполне может приготовить ловушку. Но я не замечаю ничего подозрительного. Я вижу полупустую комнату с толстым матрасом на кровати, стул в одном углу и полки до самого потолка, уставленные книгами.
— Добро пожаловать в мой дом, — говорит Билл, опускаясь на край кровати и указывая на стул.
Я остаюсь стоять.
— В доме есть провода? — спрашиваю я.
— Конечно. Мы находимся в стороне от проторенных путей, но давно провели сюда электричество. Не думаешь же ты… — Он тяжело вздыхает. — А-а-а, ты имеешь в виду провода для взрывчатки… — Билл качает головой. — В погребе у меня есть старые принадлежности — бомбы и провода, но я больше этим не увлекаюсь. Энтузиазм давно пропал. Я и читаю уже очень мало, только дамам. Никогда не мог заставить себя избавиться от книг.
— Кстати о книгах…
Я протягиваю ему роман Конрада. Он берет книгу, изучает обложку и печально улыбается:
— Готов побиться об заклад, что ты отобрал ее у Рэтти. Она больше всех любит, когда я читаю вслух. Я никогда не читал им эту книгу — их жизнь и так достаточно безрадостна, — но держу ее внизу вместе с большей частью моей коллекции. Рэтти, вероятно, украла ее, когда меня не было дома.
— Тебе надо было взорвать эти книги вместе со всем домом, — говорю я. — Одна из них навела меня на мысль, что ты жив.
— Дорогостоящая слабость, — соглашается он, кладя книгу, потом тихо спрашивает: — Хочешь убить меня прямо сейчас, Эл?
— Всему свое время. Сначала я хочу поговорить. Есть вещи, о которых ты должен мне рассказать. О прошлом, о твоей жизни, о змеях.
— Не спрашивай меня о них, — вдруг раздражается он, — я все равно не буду говорить.
— Думаю, что ты ошибаешься. — Я улыбаюсь и провожу кончиком ножа по осыпающейся стене.
Билл смеется:
— Я слишком стар и безумен, чтобы бояться угроз. Чем ты можешь причинить мне боль? — Он расстегивает рубашку и обнажает грудь, покрытую шрамами и следами от ожогов. — Я сам бичевал себя до тех пор, пока не перешел порог чувствительности. Можешь проверить и убедиться. Никто не в состоянии развязать мне язык, если я захочу держать его за зубами.
Я перевожу взгляд с его израненной груди на рисунки на стенах, потом злобно усмехаюсь и говорю свистящим шепотом:
— Я могу отправить тебя на корм змеям.
Его лицо белеет, он снова застегивает рубашку дрожащими пальцами. Я нашел его болевую точку. Он мой.
— С чего мне начать? — бормочет он.