– А ты хорошо рисуешь, – проговорил Олег – он и в самом деле так считал.
– Спасибо… – без эмоций ответила она.
– Вот только объясни, почему именно эти портреты? Ты рисуешь Машу и Олю – и их убивают. Это что, случайно так совпало?
– Нет, – мотнула головой Измайлова. – Не случайно, конечно. Только все было наоборот: их убили, а потом я их нарисовала… Именно поэтому. Понимаешь… Я подумала: вот они погибли, и кто их вспомнит, когда мы долетим до этой дурацкой планеты? Если, конечно, долетим… Черты сотрутся из памяти – и как будто бы и не было никогда на «Ковчеге» никакой Маши, никакой Оли. А они же были с нами! Так пусть хоть рисунки останутся… Руслана я тоже хотела нарисовать, – показала она на незавершенный, исчерканный рисунок, – но у меня не получилось. Я же говорю: лица быстро забываются…
– А это тогда что такое? – показал Олег на собственный портрет. – Я вроде еще жив, нет?
– Это… – Галя потупила взор, ее щеки заметно порозовели. – Это я еще в первый день нарисовала. До всех этих событий. Просто так… Захотелось…
«Просто так, значит, – усмехнулся про себя юноша. – Я там чуть в штаны не наложил, обнаружив себя в тесной компании покойников, а оказывается – это все просто так…» Вслух он, ясное дело, ничего подобного не сказал.
– Понятно… – проговорил он вместо этого, протягивая руку, чтобы забрать назад рисунки. Первым порывом Измайловой, похоже, было удержать их, но Олег настойчиво потянул листы на себя, и через секунду Галя неохотно разжала пальцы. – Что ж, у меня пока все. Если, конечно, ты больше ничего не хочешь мне рассказать…
«Хочу!» – казалось, прокричали, сверкнув на миг огнем, ее глаза.
– Нет, – бесцветно проговорили губы. – Больше ничего.
Но странное выражение, мелькнувшее на лице девушки, все же заставило Олега, уже собравшегося подняться, повременить.
– Не завтра, так послезавтра Вербицкий собирается устроить суд, – сообщил он. – И над тобой, и над Мамаевым. Тебе нужно продумать свою защиту. Если хочешь, давай вместе подумаем…
– А что тут думать! – вскинула Галя голову. – Мое слово против слова Коры. Буду упирать на то, что врет – или ошибается – она. Неразрешимые сомнения толкуются в пользу подсудимого – разве не так? Презумпция невиновности и все такое… Ну, скажи, ты же юрист!
– Ну да, – кивнул он. – In dubio pro гео, как говорили в Древнем Риме. «В случае сомнения – в пользу обвиняемого». Теоретически так оно и есть…
– Теоретически? – нахмурила брови Измайлова.
– Понимаешь… Мамаев, скорее всего, тоже станет ссылаться на то, что Кора врет – о том, что никто не пользовался регенерационным аппаратом. Там внешне почти один в один ситуация с твоей: у него на руках рубцы от струны. Сам он говорит, что это от веревочной лестницы, которую он использовал, отмывая коридор. И лестница такая в самом деле существует. Но больше ни у кого таких следов на руках нет. Сами по себе они исчезнуть не могли – горло жертв почти разрезано, с ладонями убийцы должно было произойти что-то подобное – разве что он бы действовал в плотных перчатках, но это не наш случай. Убийца мог скрыть рубцы, воспользовавшись регенерационным аппаратом медотсека, но Кора утверждает, что его не включали. Все, что может в этой ситуации Мамаев, – твердить, что она врет. Но, судя по настроению народа, не думаю, что этот вариант у него прокатит. А если не прокатит у него – не прокатит и у тебя. Иначе это уже будет выглядеть как произвол.
– Это в любом случае будет произвол, – буркнула Галя. – На каком основании кто-то вообще берется меня судить?
– На основании права общества на защиту от преступников.
– Преступников?! – воскликнула Измайлова. – То есть я – преступница и поэтому меня судят? Получается, вы меня уже приговорили? До всякого суда?
– Нет, – замотал головой Олег. – Преступником тебя может признать только суд. Но ты под подозрением. Ты – подозреваемая.