— Боже мой! — пробормотал Стюарт, — это почти невероятно.
— Я знала, что вы не поверите моему повествованию, — заявила горестно Мёска, — но клянусь всем святым, я вам говорю чистую правду. Да, я находилась в доме работорговца, и в самое ближайшее время Эбд эль-Бали собирался выставить меня на продажу, потому что я знала иностранные языки, умела петь и танцевать, а также еще и потому, что по восточным меркам я была красива.
Она сделала паузу, опустила глаза и, сильно покраснев, после некоторого колебания продолжила:
— В небольшой комнате, которую я никогда не забуду, мне в первый раз со времени моего похищения пришлось испытать унижение. Я была выставлена на обозрение достойным покупателям.
При этих словах глаза у Мёски горячо вспыхнули, а рука, лежавшая на столе, задрожала. Стюарт молча положил на нее свою руку.
— Там были разные девушки, — продолжала Мёска, — и с черной, и с коричневой, и с белой кожей, они располагались в прилегающих комнатах. Некоторые из них пели и танцевали, в то время как другие плакали. Меня внимательно осмотрели четверо покупателей, двое из них были представителями царских гаремов, а двое других, вероятно, состоятельными ценителями такого рода торгов. Но цена, запрошенная Мухаммедом Эбд эль-Бали превышала их возможности, исключая только одного претендента на покупку. Он уже заключил эту сделку, когда пение, танцы, крики и вообще все звуки стихли и в эту маленькую комнатку, где я рыдала на надушенных подушках у ног продавца и покупателя, вошел Фо Хи.
ГЛАВА XXIV
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА МЁСКИ
— Конечно, в то время я не знала его имени, я только поняла, что вошедший в комнату высокий мужчина — китаец, хотя его лицо было скрыто зеленым покрывалом.
Стюарт вздрогнул, но не прервал рассказ Мёски.
— Это покрывало придавало ему пугающий, злобный и отталкивающий вид. Когда он, стоя в дверях, посмотрел на меня, то я почувствовала, как меня обжег его пристальный взгляд, хотя, конечно, я не могла видеть его глаз. Тогда еще больше, чем его внешность, меня поразило поведение работорговца и покупателя. Они, казалось, оцепенели. Внезапно китаец заговорил на прекрасном арабском языке.
«Ее цена», — сказал он.
Мухаммед Эбд эль-Бали, трепеща, ответил: «Мёска уже продана, повелитель, но…»
«Ее цена?» — повторил китаец твердым голосом, в котором звучал металл, ничуть не смягчая интонации.
Представитель гарема, который меня купил, сказал дрожащим голосом, который с трудом можно было понять: «Я уступаю, Мухаммед, я уступаю. Кто я такой, чтобы спорить с мандарином Фо Хи!» И, демонстрируя полное повиновение, он попятился прочь из комнаты.
И хотя у Мухаммеда тряслись коленки, так что он едва держался на ногах, он сказал китайцу: «Прими эту девушку как бесценный дар».
«Ее цена?» — в третий раз повторил Фо Хи.
Мухаммед, зубы которого начали стучать, запросил с него в два раза больше, чем с предыдущего покупателя; Фо Хи хлопнул в ладоши, и в комнату вошел индус с неистовыми глазами.
Фо Хи обратился к нему на языке, которого я не понимала, хотя с тех пор я узнала, что он говорил на индустани. Индус отсчитал торговцу запрошенную сумму из кошелька, который он носил с собой, и положил деньги на ничем не покрытый столик, стоявший в этой комнате. Фо Хи отдал ему короткое приказание, повернулся и вышел из комнаты. Я увидела его снова только через четыре года — в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет.
Я понимаю, что вас многое удивляет в моем рассказе, но я попытаюсь вам все объяснить. Несомненно, вы удивлены, вы не можете себе представить, как в наше время, почти на глазах у европейских правительств, на Востоке продолжается работорговля. Но я удивлю вас еще больше. Когда меня передали из дома работорговца на попечение Чанда Лала, так звали индуса, знаете, куда меня повезли? В Каир!
ebooksa