— Потайной ход? — переспросил ошарашенно Меджаджев. — Это что же, получается, оттуда в любой момент какая-нибудь сволочь вылезти могла?!
— Ну, не совсем в любой и не совсем любая, — хмыкнул Натан. — Вряд ли он впервые проник в ваш дом именно так, пробираясь через подвал. Скорее всего, сначала он побывал там с вашего дозволения, и только потом отыскал иной путь. Или как минимум злодей слышал от вас историю обнаружения этого подвала и с ваших же слов знал, что туда никто теперь не спускается. Ну так что?
— Да никто из них не может быть в этом замешан, вздор! — непримиримо фыркнул арестант. — Я за каждого готов поручиться!
— Вы, Меджаджев, то ли дурак, то ли издеваетесь, то ли уж я не знаю что, — проговорил Натан, в задумчивости склонив голову к плечу. — Вы понимаете, что вас пытаются подвести под виселицу? Цинично, расчётливо, очень старательно, и делает это кто-то близкий, хорошо знакомый. Тот, кто знает историю тридцатилетней давности о дурачке, пытавшемся сплавить по реке свою сестру, кто вхож в ваш дом, знает распорядок вашей работы. Вы не случайный козёл отпущения, а объект чьей-то искренней и сознательной ненависти! Или же убийца.
— Да не знаю я, кто это может быть! — буквально взвыл Меджаджев, хлопнув ладонями по столу, отчего Брамс дёрнулась, едва ли не подпрыгнув на месте. — Вот режьте — не знаю! А впрочем… Чёрт с вами, пишите, что я убийца, и кончим с этим.
— Прекрасно. Мне попросить принести верёвку? — обводя злого вещевика спокойным взглядом, предложил Титов.
— Что, прямо сейчас вздёрнешь? — едко откликнулся тот.
— Нет, зачем? Вы просто продемонстрируете, как вязали руки трупам. На мне, на Брамс, на ком-нибудь из охраны, неважно.
Несколько мгновений они мерились взглядами, потом Меджаджев сгорбился и отвернулся.
— Не хочу.
— Не хотите чего? Жить?
— Да что ты вообще знаешь о моей жизни! — взревел мужчина. — На кой мне эта жизнь далась после такого?! Служба, служба, служба… да будь она проклята, эта служба!
— То есть вы желаете, чтобы убийство трёх человек, включая вашу любимую женщину, сошло этой сволочи с рук? Четырёх, если считать вашего нерождённого ребёнка, — говорил Титов ровно, холодно. Бил по самому больному, и в этот раз — совершенно сознательно, старательно даже.
Состояние Меджаджева было понятно, объяснимо, но никоим образом поручика не устраивало. Не из жалости, хотя потере вещевика он искренне сочувствовал, а из суровой практичности. Титову требовалось содействие, нужны были сведения и имена, а не тихая томная истерика с позывами к самоубийству. При желании никогда не поздно умереть, но глупо не попытаться сделать это хотя бы с пользой!
— Вы вправду желаете взять эту кровь на себя? — он поднялся, прошёлся туда-сюда как бы в задумчивости и остановился у стола, нависая над вещевиком. Подвинул табурет, словно собирался на него сесть, но в последний момент передумал. — Так уверены, что этот мерзавец подобного заслуживает? У меня уже складывается впечатление, что вы знаете убийцу и сознательно его покрываете. А может, вы тут мне лапшу вешаете на уши, а на деле никакую Кулю не любили? Или любили, но такой вот странной любовью, что не пожалели ни её, ни нерождённое дитя…
На этом Меджаджев, наконец, взорвался. Вскочил и, отшвырнув в сторону стол, взбешённым быком кинулся на поручика с рёвом:
— Да что ты, мусор, вообще можешь понимать!!!
К чему-то подобному Натан и готовился, и уж конечно вступать в прямое единоборство не собирался, не хватало и впрямь довести вещевика до виселицы за убийство полицейского. Место, куда встать, он выбрал очень тщательно, чтобы и самому иметь простор для манёвра, и Брамс под удар не подвести никоим образом.
Титов ускользнул с линии движения арестанта, а вот стул — остался, предсказуемо не замеченный Меджаджевым. Споткнувшись об него, здоровяк с руганью полетел вперёд и с грохотом приложился о стену. В следующее мгновение распахнулась дверь и на пороге возникла пара конвойных, которые тут же взяли буяна на мушку. Впрочем, видя, что продолжать драку вещевик не намерен, а просто сидит на полу, ошалело тряся головой, Натан махнул рукой, давая отбой тревоги.
Потом бросил взгляд на Аэлиту — та сидела на своём стуле, ошалело хлопая глазами, живая и совершенно невредимая, и, кажется, пыталась осознать, что вообще только что произошло.