— Так филигрань у него прежде для души была, от отца своего выучился, — пояснил Меджаджев. — Потом уже оказалось, что здесь на неё ой какой спрос — город большой, богатый. А овцы тоже были, только отец их перед высылкой всех продал, и дом продал, и царь ещё нам на обустройство кое-что подкинул… В общем, в той временной халупе, куда нас определили, мы помыкались недолго. И раньше бы уехали, но отцу уж очень хотелось сделать всё по уму, так, чтобы на века.
— Ясно. Простите, что перебил. Продолжайте, что там с Γорбачами?
— Мы несколько раз к ним ездили. Я хоть и был мальчишкой, но отец считал, что общение с покупателями — это тоже часть ремесла, поэтому брал с собой. Конечно, права слова я не имел, но должен был слушать и пытаться понимать. Вот там мы с Сергеем и познакомились, и как-то быстро сошлись. Мне кажется, отец его не одобрял такой дружбы, но и не препятствовал: сын ему был не особенно интересен.
— Почему вы так решили? — спросил Титов.
— Да тогда я, конечно, ничего не замечал, это уже вот сейчас заговорил и понял. У них были странные взаимоотношения. Михаил Назарович сына, с одной стороны, баловал и берёг, а с другой — словно бы делал это из обязательства, без души. Ну как яснее высказать? Меня вот отец порой лупил, за уши таскал будь здоров, а на Сергея даже голос не повышали. И вроде бы именно у него должно быть всё хорошо, а у меня — нет. Но при этом мне отец был отец, а ему… воспитатель, совсем чужой человек.
— И как сам мальчик к подобному относился? — вновь вставил вопрос Натан.
— Мне кажется, не замечал ничего этакого, для него-то всё было в порядке. А там — кто знает, что именно есть порядок? Может, вот как у Горбача — как раз и верно… Что до нашей дружбы, Серёжа в детстве заносчивый был, гордый, так что друзей у него особенно не водилось, а со мной иначе себя держал. Поначалу тоже нос задирал, да я особо и не обращал на то внимания. А потом как-то я набедокурил, и отец меня выдрал так, что сидеть не мог, и вот Серёжа, когда узнал, что случилось, ко мне очень переменился. Кажется, отца моего он стал бояться, а меня — жалеть, и оттого мы как-то совсем уж поладили. Мы и в гости друг к другу бегали, и он даже не брезговал той старой халупой. А потом дар в одно время пробудился, да еще сходный — сильный очень, выраженный. Ну и учиться вместе пошли, и в Университете тоже совместно куролесили. Потом — всё, как отрезало. Пару лет еще как-то пытались продолжать дружбу, но нет, разошлись дорожки. А теперь… вот. Сошлись вновь, — он горько усмехнулся, а потом опомнился: — Так вы что, всё-таки его подозреваете?
— Многовато его в этом деле, — признался Титов. — Такое случайно не происходит.
Откровенничать с Меджаджевым он не боялся: правом посещения обладали всего несколько человек, ни один из фигурантов дела об утопленницах среди них не значился, кому узник что расскажет! А выйдет он отсюда только взамен настоящего убийцы. Ну, или не выйдет, если вдруг выяснится, что виновен всё же он.
— Куда мы теперь? — спросила Брамс, когда они покинули допросную.
— Пойдём хлопотать о свидетельстве психиатра, пусть этого буйного осмотрит, насколько он в себе, а там решим. Ты как, не очень испугалась? — спросил он виновато. — Прости, я как-то не подумал, что всё так обернётся, а то оставил бы тебя снаружи.
— Вот ещё! — непримиримо фыркнула Аэлита. — Ты обещал, что не будешь мне мешать!
— Так то мешать! Разговор бы ты в любом случае слышала, есть там специальная комнатка рядом, — мягко возразил Титов и спросил с иронией: — Или тебе непременно надо жизнью рисковать в первой шеренге?
— Не знаю, — слегка надулась девушка. Потом вздохнула и признала нехотя: — Хотя, конечно, вот сейчас и впрямь было страшно, можно было и со стороны послушать. Правда, я уже потом испугалась, поначалу не поняла ничего.
Забота поручика была Аэлите приятна и совсем не вызывала протеста. Мечты о приключениях хоть и остались, но всё же слегка потускнели и сделались осторожнее: то падение вместе с «Буцефалом», когда их с Титовым чуть не убили, может, не заставило Брамс вовсе отказаться от идеи службы в сыске, но заставило более здраво взглянуть на саму себя и окружающий мир. Можно сказать, Аэлита признала, что ей не быть решительной и воинственной героиней, однако своевременно подвернувшаяся мысль о том, что даже в приключенческих романах попадаются герои совсем иного типа, помогла избежать разочарования. Ну в самом деле, приключения есть? Она в них участвует? И прекрасно!
А геройство можно оставить поручику, у него весьма недурственно получается, да и на роль эту он вообще-то подходит куда лучше. Поняла это Брамс давно, еще в момент их знакомства, но теперь перестала переживать по этому поводу и ревновать поручика к приключениям, вполне удовлетворившись амплуа его помощницы. Это девушку немного озадачивало, сама от себя она подобного не ожидала, но протеста не вызвало.
Вообще, уступать поручику оказалось как-то удивительно легко и не обидно. Безупречно-накрахмаленный петроградец с прямой спиной на поверку вышел не совершенством, которое только и остаётся взгромоздить на пьедестал да водить экскурсии, а обыкновенным человеком со своими слабостями, недостатками и ошибками. Рядом с ним Аэлита уже не чувствовала прежней неловкости и неуверенности: осознание чужого несовершенства позволяло выше оценивать чужие достоинства и одновременно — не переживать о собственных недостатках.
А еще вещевичку, привыкшую постоянно кому-то что-то доказывать и с кем-то за что-то бороться, подкупало искреннее уважение мужчины к её талантам. Это в Федорке она в конце концов добилась серьёзного к себе отношения и ей не приходилось ежеминутно отстаивать своё мнение и право на него, а в Департаменте поручик оказался первым и, похоже, единственным, кто не нянчился с ней из чувства долга, а смотрел как на опытного и талантливого вещевика. Одного этого бы уже хватило, чтобы Титов купил её с потрохами и заслужил глубокую симпатию!
Но ведь этим отношение поручика не исчерпывалось. Уважение к способностям девушки сочеталось с мягкой, ненавязчивой опекой: не оттого, что мужчина не доверял ей, а потому, что не доверял её окружающему миру, и эта разница, пусть не выраженная словами, чувствовалась девушкой особенно остро. А ещё была улыбка, и тёплый взгляд, и уютные объятья, и…
В общем, возьмись Брамс раскладывать своё отношение к поручику по полочкам и займись перечислением достоинств, это всё здорово затянулось бы, но склонности к самокопанию по пустякам Аэлита не имела. Зачем, если всё хорошо?