Мысль эта обожгла сознание Симонсена, выметая из памяти обломки Корабельного Кодекса, уставов и наставлений, которыми его пичкали в Звёздной школе, страх и недоверие уступили место неожиданному восхищению, и Симонсен безбоязненно глотнул из протянутой ему голубовато светящейся шарообразной бутылки. И это было как восхитительный сон — в бутылке оказалось то, что всего дороже измученному человеку, что он никогда бы не променял на горы золота и толпы красоток, на власть или славу. В бутылке была вода!
Лейтенант пил, вытягивая коричневую от песчаной пыли шею, подставлял под ледяную серебряную струю небритое измученное лицо и смеялся, смеялся, смеялся, ведь тело, кроме радости утоления жажды, вновь ощущало боль, а это значило, что он возвращался к жизни из своего грозившего вечностью сна.
Что сладостнее возникновения из небытия? Когда отступает чёрная пелена, закрывающая глаза и память, уходит прочь холод, сжимающий твоё сердце, когда костлявый безносый демон неловко ударяет косой по собственной ноге и с хриплыми стенаниями оставляет тебя наедине с миром живущих,— может ли что-нибудь сравниться с этим прекрасным мгновением?
Симонсен умиротворённо закрыл глаза.
И вновь марсиане в хрустально звенящих одеждах, похожих на туман, и сами похожие на туман, на фата-моргану, живущую среди мёртвых песков, несли его, покачивая в белоснежной колыбели в такт своим мерным шагам. Сознание исчезало и возвращалось, и звезды медленно бледнели, и ночь уступала место багряному неровному рассвету, и две луны, похожие на призраков, высвещали неведомую дорогу.
Пулемёты ударили неожиданно. Фигуры марсиан, идущих впереди, согнулись под тяжестью смертельных ударов. Разжались в бессилии коричневые пальцы, сжимавшие края белого полотна. Симонсен рванулся, закричал, замахал руками, призывая прекратить стрельбу, но всё это только почудилось ему в забытьи, и лейтенант застыл на розовеющем полотне. А пулемёты гулко били от купола поселения, и пули с тяжёлым шмелиным гудением проплывали над неподвижными белыми фигурками, застывшими на тёмном песке, уже обозначившими свою багряность под первыми лучами встающего солнца. На серебряных одеждах марсиан расплывались красные пятна, серебряные маски, что закрывали их лица, укоризненно смотрели на бледнеющие звезды. А от купола уже слышались надвигающийся топот множества ног и азартные хищные голоса.
Кто-то склонился над лейтенантом, вокруг заговорили.
Молодой резкий голос изумлённо произнёс:
— Да ведь это Симонсен, ребята!
— Не может быть. Симонсен должен прилететь на базу сегодня утром!
— А я тебе говорю, это Симонсен! — горячился молодой задиристый голос.— Мне ли его не узнать! Я с ним учился. Точно он!
Грубые руки тревожно затормошили лейтенанта. Кто-то бубнил ему в ухо:
— Узнаёшь? Симонсен, узнаёшь? Да открой ты глаза!
А вокруг радостно и облегчённо смеялись, слышались возгласы:
— Вот чёрт! Я думал, они его утянут!
— Значит, это не сказки? А, ребята? Выходит, они и в самом деле нападают на землян?
— А ты думал, наставления от нечего делать пишут?
— Э‑э, Том! Выходит, однокашника спас? Должок за ним!
— То-то парень натерпелся страха!
— Нет,— сказал Симонсен, но это ему только показалось, ведь глаза он открыл только на третий день в ослепительно белой палате, и медсестра с подкрашенными губками, похожая на грешного ангелочка, тихо улыбалась, глядя в его измученное лицо:
ebooksa