Нет, последнее, в чем ты еще уверен, – это как стоял перед ними навытяжку и читал отчет, и обнаружил, что не в состоянии распознать реакцию на свои слова по их лицам. Рот еще произносил последние предложения отчета, но к этому времени сам ты едва ли обращал внимание на то, что говорил. На самом деле ты гадал, хороший это или плохой знак, что по ним ничего нельзя понять. А потом ты закончил отчет и стоял, ждал. Миг спустя кто-то сзади надел тебе на голову мешок, так туго затянул завязку на горле, что ты едва не задохнулся, а потом все-таки задохнулся и потерял сознание, только чтобы очнуться здесь, в этой камере. Последнее, что ты помнишь, – бесстрастные лица, выслушивающие твой отчет. Как в самую последнюю секунду, перед тем как голову объял мешок, они не выказали никакой реакции на то, что с тобой происходит.
Я снова говорю «ты» вместо «я» или «он». И это тоже часть проблемы.
Четвертый день отличается переполохом. По коридору как будто бы большой группой идут охранники, тащат кого-то за собой. Я лежу на животе и пытаюсь подсмотреть через щель, но нет, она закрыта, как всегда, кроме случаев, когда меня кормят.
Так или иначе, я слышу, как люди проходят мимо. Да, я уверен, они что-то тащат. Или, полагаю, кого-то. Открывают дверь справа от меня, и я слышу, как что-то или кого-то забрасывают внутрь. Затем дверь с лязгом закрывается и шаги удаляются.
Какое-то время ничего не происходит. Проходит несколько минут, потом, наверное, час. Потом я слышу стон и думаю: «Начинается».
– Эй? – раздается вскоре голос. – Эй?
Я не отвечаю. Никто не отвечает.
– Там кто-нибудь есть? – на этот раз громче. Все еще никто не отвечает.
– За что я здесь? – кричит голос. В этот раз истошно. «Ш-ш-ш», – слышу я кого-то еще, и голос жадно хватается за ответ.
– Эй, эй? – говорит он. – Вы можете мне помочь? Меня здесь быть не должно. Это ошибка, – и когда дальнейшего ответа нет, он повторяет это раз за разом, громче и громче, уже вопит.
Я слушаю столько, сколько могу, нервничаю больше и больше, пока наконец в панике и отчаянии не выпаливаю:
– Ради бога, замолчи!
Но, как и мой голос несколько дней назад, этот продолжает кричать. Очень быстро он становится слишком истеричным, чтобы прекратить. Я могу представить его хозяина – глаза закатываются, ощущение мешка на голове и чувство, что его душат, все еще яркое, – все еще в шоке из-за результата своего отчета (допуская, что он, как и я, давал отчет). Он не может поверить. Нет, произошла какая-то ошибка. Он всегда поддерживал режим, он подавал безупречные отчеты. Нет, произошла какая-то ошибка!
И между тем вот он я, слушаю, как он зовет, чувствую, как время истекает не только для него, но и для меня. Да, я переживаю все те чувства, которые приписывал пострадавшему за меня человеку, а вдобавок – некую обреченность. Я снимаю очки и аккуратно кладу их в дальнем углу камеры, надеясь, что охранники их не заметят, что они останутся целыми. А потом, не зная, что еще делать, сажусь на пол и жду того, что произойдет дальше.
В коридоре раздаются шаги, медленные и размеренные. Мгновение кричащий человек колеблется, думая, что пришла помощь. Раздается звук, с которым открывается и закрывается его щель, потом шаги удаляются.
На мгновение воцаряется тишина. Я представляю, как он разворачивает бумагу, видит послание и читает. «Молчи, или мы поджарим его пятки». Он не знает, что «его» – это мои, но если бы и знал, то ему было бы все равно.
И он опять начинает кричать. Это длится минуты две, может быть, три, пока в коридоре снова не слышатся шаги стражников, идущих мимо его камеры к моей. Я стискиваю зубы и жду.
Но они не останавливаются. Проходят дальше, к следующей камере, где содержится, если не ошибаюсь, человек, чьи ноги уже поджаривали из-за меня.
Дверь с грохотом открывается. Он уже орет – его крики страшно слышать. Запах обожженной плоти и новые крики. Потом, к счастью, он лишается чувств. А потом – очень медленно – размеренные шаги охранников, когда они уходят.
«Почему не я?» – думаю я. Они ошиблись? Просто забыли, чей черед?
ebooksa