Этот молодой Сигруд наклоняется к уху новорожденной дочери и шепчет: «Сигню. Так тебя зовут. Сигню. Но я вот все думаю: кем же ты станешь?»
Сигруд закрывает единственный глаз, пытаясь пройти мимо этого воспоминания. Палец его ноги цепляется за край ступеньки, и он спотыкается.
Падает на лестницу, роняет копье. В груди просыпается жуткая боль. Болит все, каждая его часть испытывает мучительные страдания, и как бы дрейлинг ни старался, он не может подняться опять.
Сигруд всхлипывает, усталый и жалкий.
— Я не могу, — шепчет он. — Я не могу это сделать. Не могу.
Он закрывает глаз, зная, что потерпел неудачу, зная, что это означает. Мир не просто исчезнет — все будет так, словно он никогда не существовал.
Сигруд открывает глаз, чтобы увидеть, как все случится, как мир растворится и бездна поглотит его. И видит, что не один.
Кто-то стоит на ступеньках выше него.
Сигруд поднимает голову.
Это женщина лет тридцати пяти, в кожаных ботинках и куртке из шкуры котика. На груди эмблема — эмблема Южной Дрейлингской компании в сопровождении шестеренки. Женщина смотрит на него сверху вниз, ее русые волосы ярко сияют в блеске парящей наверху фигуры, а голубые глаза за стеклами очков глядят пылко.
Она что-то говорит. Сигруд почти потерял сознание и не слышит. Но видит, что это три слова, и понимает, что это слова, которые она сказала ему давным-давно, когда объясняла цель своей жизни, — дерзкое заявление, полное мрачной и решительной надежды:
«Достаточно одного толчка».
Сигруд кивает, заливаясь слезами.
— Ладно, — говорит он. — Ладно.
Он собирается, снова переворачивается. Потом с трудом упирается левой рукой и вынуждает себя встать на колени. Тянет руку, хватает древко копья, которое, к счастью, не покатилось в самый низ. И в последний раз поднимается на ноги.
Еще шаг. И еще, и еще один.
«Каждую секунду я думал о том, что потерял».
Шаг, еще шаг.
«О том, что со мной сделали, и о том, как свершить мой собственный суд над этим миром».
Еще, еще, еще один.