Город чудес

22
18
20
22
24
26
28
30

Прежде всего, отца, который сидит на ступеньках впереди, беззаботно жует кусок хлеба с сыром, молодой, свежий и безбородый — намного моложе, чем Сигруд сейчас. Его умные глаза лучатся весельем, и он глядит на сына с улыбкой.

— Если хочешь, чтобы я тебя угостил, — говорит он, — надо встать и подойти ко мне. Давай! Хватит уже ползать!

Сигруд, шатаясь, проходит мимо отца. Он уверен, что это галлюцинации, признак того, что его мозг перестает работать, — но потом до него доходит, что это за сцена.

«Мои первые шаги. Как же я могу это помнить? Ведь я был тогда совсем маленьким…»

Сигруд продолжает подниматься.

На следующем витке лестницы все сдвигается, меняется — и он видит Слондхейм, темный, грязный и полный отчаяния, и лицо своего главного мучителя, Джарвуна, который оскалил коричневые, как старый кофе, зубы по ту сторону ржавой решетки.

— Ты слива, верно? — говорит тюремщик, посмеиваясь. — Точно, слива. Мягонькая такая. Прям как мне нравится.

Сигруд ковыляет дальше. Видение тает.

Новые ступени. Все новые и новые.

Все вокруг него опять делается расплывчатым и странным — снова приходит видение.

На этот раз перед Сигрудом выжженный склон холма, где раньше стоял дом, в котором он жил с Хильд и растил детей. И что же еще он видит? Себя — молодого, стройного, с чистым лицом; он стоит на коленях в пепельной грязи и плачет, сжимая в руках горсть обугленных костей. Этот молодой Сигруд наклоняется вперед, пока не утыкается лбом в черную, сырую землю, и издает вопль скорби, которую не выразить словами.

Он знает, во что поверил этот юноша: его семья мертва, убита, и он явился слишком поздно, чтобы этому помешать. Он понятия не имеет, что его близких спасли. Не догадывается, что этот самоубийственный гнев принесет ему только горе и направит на путь, которым теперь следует пожилой Сигруд, раненный и истекающий кровью, карабкаясь по ступенькам.

Сигруд проходит мимо молодой версии себя и продолжает подниматься.

«Она что-то делает с прошлым, верно? — осознает он. — Разматывает. Уничтожает. И с каждым ударом прошлое вздрагивает, как пшеница под серпом».

Он смотрит влево, за край лестницы. Он теперь высоко, выше, чем рассчитывал забраться, вблизи от того места, с которым равнялись верхушки самых высоких зданий — но многих из них уже нет. Часть мира внизу пропала, стертая божественными манипуляциями, происходящими наверху.

Он смотрит на блистающую фигуру в вышине. До нее еще больше половины пути.

«Смогу ли я?»

Еще шаг.

«Смогу ли?»

Сигруд продолжает подниматься.