И острое чувство беспокойства. Руку обожгло болью и на тыльной стороне запястья черной вишней набрякла метка.
Как не вовремя.
Пан Штефан метку потер — зудела, паскудина, — и сполз с постели. Огляделся. Прислушался.
Тихо.
Темень за окном непроглядная. И тюремщица его, женой будущей возалкавшая быть, спит сном глубоким. И кот ее тоже куда-то подевался. И разум подсказывал, что сие — весьма даже благоразумно. Метка меткою, но не обязанный пан Штефан по первому зову являться.
О том договоренности не было.
Однако…
Он огляделся. И вспыхнул вдруг в душе гнев, коего прежде пан Штефан лишен был. Смирившийся, он вдруг сам себе показался смешным и ничтожным. Всю-то сознательную жизнь он провел, избегая ссор… и может, оно и правильно, но…
В приступе вольнодумства, от которого беспокойное сердце застучало еще быстрей, а на губах появилась характерная горечь, пан Штефан оделся. Облачался он спешно, но все ж заметил, что костюм его чист и хорошо пахнет, а в шкафу появились свежие рубашки.
Спускался он на цыпочках.
И тросточку прихватил. И сундук с инструментами… и внизу вновь остановился, прислушался. Нет, тихо… разве что храп невестушки его доносится…
А туфли не убрала, стоят, поблескивают, аки новые…
…а может, и вправду…
…никто никогда еще не проявлял этакой от заботы о пане Штефане. И пусть невестушка нравом не кротка, не так молода и не сказать, чтоб красотой одарена сверхмеры, но так что ему с той красоты? Кому, как не пану Штефану, перевидавшему не одну сотню тел, знать, сколь скоротечен женский век?
Он дал себе зарок подумать.
После.
Метка зудела вовсе нестерпимо. И удивительно, что он, человек в высшей степени благоразумный, позволил связать себя кровью.
Ах, до чего разумными казались прежние доводы…
…и деньги нужны были.
…для книги его.