Панне Белялинской вновь не спалось.
Одиноко.
Холодно.
И пусть прежде супруг донельзя раздражал ее своим сопением и вообще самой своей способностью спать, когда вся жизнь рушится, но ныне в его отсутствие она вдруг почувствовала себя… беззащитной?
Комната огромна.
Сумрачна.
Тени.
Пыль. И запах этот, сладковатый, то ли ветоши, то ли гнилья… с окон сквозит, а камины вновь не топили… ничего, вот вернется и тогда…
…она накинула на плечи старую шаль, подаренную Феликсом еще в те времена, когда он лишь начал ухаживать за нею. Давно бы выкинуть ее. Поизносилась. Вытерлась. И вид утратила совершенно. Да и было у панны Белялинской множество иных шалей, куда лучше этой, но вот поди ж ты, привыкла.
Не то, чтобы стало теплей.
Спокойней?
Верно.
Она зажгла свечу, слепленную из огарков — прием стоил непозволительно дорого, и ныне приходилось вновь экономить — и вышла из комнаты. Коридор выстыл. И здесь, на втором этаже, становилось очевидно, что хозяева дома, как и сам дом, переживают далеко не лучшие времена.
Пол скрипит.
Стены голые. И темные прямоугольники на этих стенах — следы картин, которых не стало… уцелел лишь портрет панны Белялинской и то потому как ценности не имел.
Исчезли напольные вазы.
И рыцарский доспех, стоявший некогда в углу. За него выручили едва ль четвертую часть изначальное суммы. Скупщик кривился и все норовил сказать, будто бы доспех этот — новодел, которому едва ль полсотни лет исполнилось, а такое ныне покупать не станут.
Мода вышла-с.