Во имя Абартона

— Реджинальд, я полагаю, способен эту книгу прочитать и в таком виде, — пожала плечами Мэб. — И склеить тоже. Я передам ему.

Вон Грев нахмурился, и на мгновение Мэб показалось, сейчас он запретит. Хотя, с чего бы? Шкатулка была подарком Анемоны Университету, пусть она и ожидала благодарность лично от ректора. Впрочем, тут сошел бы, пожалуй, любой мужчина не старше пятидесяти, хорошего происхождения и холостой. Еще пара лет, и кузина с радостью примет благодарность даже от Эншо.

При этой мысли привычно кольнула ревность, но слабая, сама по себе — шутливая. Что за мысли в самом деле! Мэб осторожно сложила две половинки книги и завернула в бумагу.

— Боюсь, музей придется пока закрыть, — сказал ректор, оглядываясь по сторонам. — До окончания расследования.

— Что ж, у меня будет больше времени на составление экзаменационных вопросов в этом году, — кривовато улыбнулась Мэб. — И я сделаю это в своем кабинете дома. Давненько я там не работала, честное слово. А там, между прочим, не пахнет пылью, как здесь.

— Вы с профессором Эншо решили свои… — ректор кашлянул, — кхм, территориальные вопросы?

Мэб вскинула брови. Она подозревала, что в тайне вон Грев наслаждается, наблюдая за их с Реджинальдом войной, но до сего момента и не подозревала, что он так хорошо обо всем осведомлен. У них и в самом деле были «территориальные», как сказал ректор, вопросы. Они делили дом, иногда буквально, физически, оттого гостиная и библиотека выглядели откровенно нелепо. Казалось бы, такой пустяк, но Мэб встревожилась. Что еще знает ректор?

— Да, вполне, — сказала она наконец. — Прошу меня простить, ректор, я пойду. Не буду мешать Кэрью и его ребятам.

Покидая музейное здание, Мэб прошлась по комнатам и пришла к неутешительному выводу: если в чем она и может помешать университетской полиции, так это бездельничать. В то, что они найдут злоумышленника, она сомневалась. Она сомневалась даже в том, что люди Кэрью будут его искать.

Глава двадцать третья, в которой виден результат

За час с небольшим Реджинальд почти закончил с самыми сложными и ценными амулетами — именными. У него не было ни крови, ни волос студентов, так что полагаться приходилось на собственные ощущения. Если бы в кухню зашел сейчас старый профессор Лири, то одобрительно похлопал бы по плечу, назвал «идиотическим гением», было у него для талантливых любимцев такое ласковое прозвище, а потом, скорее всего, сдал комиссии по этике. То, что делал Реджинальд, этике полностью противоречило, и оставалось только утешать себя, что именные амулеты помогут вычислить преступника, защитить Абартон и сделать все это тихо, избегая скандалы. Комиссия по этике любила скандалы еще меньше, чем профессоров-нарушителей. Реджинальд как раз закончил зачаровывать свои наручные часы, когда пришло странное чувство тревоги. Словно холодок пробежал по коже, заставляя мельчайшие волоски встать дыбом. Ледяная рука сжала сердце, и стало вдруг тоскливо и страшно. Что-то темное мелькнуло в углах кухни. Реджинальд моргнул, прогоняя наваждение, сделал несколько вдохов и выдохов, размеренных, как учили на занятиях лечебной гимнастикой еще в студенческие годы, но так до конца и не смог избавиться от этого неприятного чувства.

Скрипнула входная дверь. До сей поры она открывалась бесшумно, а тут вдруг решила скрипнуть, испытывая терпение Реджинальда. Он обернулся.

Леди Мэб была бледна и темна лицом, лоб ее прорезала глубокая морщина. В растрепанных волосах запуталась паутина. Платье ее также было в пыли и паутине, а к груди женщина прижимала небольшой, чернилами испятнанный сверток. Снова сердце сжала та же ледяная рука и, едва ли понимая, что же делает, Реджинальд шагнул — кухня была совсем крошечной, а теперь, кажется, стала еще меньше, и обнял Мэб за шею.

— Простите, — сказала она, протягивая сверток.

Под пальцами были мягкие волосы, и в то же время Реджинальд словно бы коснулся мелких осколков стекла, грубых щепок, мятой бумаги. Словно ощутил то, что совсем недавно чувствовала сама Мэб. Связь. Проклятое зелье.

Мэб была почти на две головы ниже его ростом, ей пришлось чуть откинуться назад, облизнув губы. Невероятных усилий Реджинальду стоило отступить, вместо того, чтобы прижать ее еще крепче, обхватить растрепанную голову обеими руками, припасть к искусанным, влажным губам.

Он сделал шаг назад и наткнулся на стол. Зазвенели амулеты.

— Что?… — хрипло спросил Реджинальд, смаргивая наваждение.

— Вот, — Мэб протянула сверток. — Нужно было отдать его раньше.

Реджинальд машинально развернул бумагу, противно хрустящую. Внутри оказался бесценный том — «Серебряное зеркало» — порванный пополам чьей-то безжалостной, грубой рукой.