Эксперимент «Исола»

По выходным и в среду вечером я ехала навестить Сири и Нур. Каждый раз я искала предлога избежать визита, хотя бесконечно тосковала по Сири. И всегда ехала. Мы с Нур никогда не обсуждали всерьез, когда Сири вернется ко мне. Иногда я замечала на себе взгляд Нур, когда та думала, что я не смотрю. Еще я замечала, что она как будто с неохотой оставляет меня наедине с Сири. Ее-то обмануть было невозможно.

Я подползла к своей одежде, нашарила в кармане пузырек с таблетками и высыпала в ладонь целую горсть. Какое знакомое ощущение: как будто таблеткам давно пора было оказаться у меня в руке, как будто они всегда должны быть со мной. Голубые кружочки лежали у меня на ладони. Они дорого мне обошлись, врачи и психотерапевты из клиники лечения зависимостей говорили, что таблетки едва не сломали мне жизнь. Я отогнала эту мысль и ссыпала таблетки в рот. С трудом проглотила и стала как всегда ждать, когда уляжется паника. Освобождение – словно морской отлив, словно уходит гроза. Я снова легла на бок. Надо выждать, подышать. Паника понемногу утихала, но не так, как я рассчитывала. Я странно себя чувствовала; голова сделалась легкой, будто воздушный шарик. Стало трудно ориентироваться в комнате. Вдруг у меня не та переносимость, что раньше, когда я принимала таблетки каждый день, а иногда и по нескольку раз в день? А ведь я проглотила целую горсть, и неизвестно, как они на меня подействуют. Но в любом случае мне стало лучше. Все было лучше по сравнению с тем, что я испытала только что.

Я легла на спину и позволила мыслям течь, как им хочется. Дыхание пришло в норму. Взгляд бродил по потолку. И тогда я увидела его. В дальнем углу. Маленький, но безошибочно черный глаз. Камера. Я встала и, пошатываясь, подошла к ней. Камера сидела слишком высоко, мне было не дотянуться; я кое-как подтащила стул и встала на него дрожащими ногами. Действительно, похоже на линзу камеры. Я помахала перед ней рукой – как дети, когда увидят свое изображение на мониторе в магазине. Непонятно было, включена она или нет.

Я слезла со стула и огляделась. Поодаль стояла трехногая табуретка. Я взяла ее, снова влезла на стул и изо всех сил ударила табуреткой по стене, прямо возле камеры. Осталась легкая вмятина, не больше. Я перехватила табурет и попыталась действовать ножкой. Дело пошло лучше. В стене хрустнуло, и после нескольких ударов мне удалось проделать дыру. Я просунула руку и немного подергала камеру. Провода крепко удерживали ее. В стене светилась голубая лампочка. Камера явно была включена. Даже в своем нынешнем состоянии я поняла, что это значит. Кто-то наблюдал за мной.

Ну все. С меня хватит. Решение пришло быстро. Я ухватила камеру, изо всех сил дернула – и выдрала ее из стены. За камерой, словно кишки, потянулись провода. Голубая лампочка побледнела и медленно погасла. Я положила камеру на пол, схватила металлическую табуретку и прицелилась. Первый удар пришелся по полу, сантиметрах в десяти от камеры, второй оказался удачным. От камеры откололся кусок черного пластика. Следующий удар пришелся по объективу; стекло мелко брызнуло, на пол посыпались осколки. Если кто-нибудь наблюдает за мной сейчас, он или она поймет, что я обнаружила камеру. Но мне было плевать, теперь все это не имело значения. Потом я непослушными руками натянула одежду, сунула пистолет за пояс сзади и полезла наверх, к люку.

Какое-то время я лежала в морозильной камере, код то вспоминался, то снова забывался, однако в конце концов мне удалось открыть крышку. Я выбралась в медпункт и дальше, в холл. В доме стояла тишина, словно он и правда спал. Не только жильцы, а сам дом. Я открыла входную дверь. У меня было подростковое чувство, что я крадусь пьяная в дом так, чтобы Нур не заметила, только теперь я выскальзывала из дома. Едва оказавшись на крыльце, я поняла, насколько похолодало. Ветер больше не дул с ураганной силой, но оставался ледяным, враждебным. Для человека, одетого в рубашку и джинсы, температура была непереносимой, но стужа как будто не действовала на меня. В первый раз за двое суток я вне дома и меня можно увидеть – странное чувство, словно переодеваешься на площади.

В предутренних сумерках я стояла босая на лужайке перед домом и смотрела на море, пустынное, куда ни глянь. Бежать было некуда, не было двери, в которую можно постучать, не было спасателей, которым можно позвонить. Мне начало казаться, что я снова в лагере в Кызылкуме. Как будто я оттуда не уезжала.

От холода ноги потихоньку теряли чувствительность; я пыталась сообразить, что делать дальше. Мне пришло в голову, что стоит поговорить с Юном. Что бы ни происходило на острове, Юн, кажется, в этом не замешан. Или же он был куда лучшим актером, чем казалось. С момента моего исчезновения я видела его по-настоящему растерянным и в отчаянии от произошедшего. Я повернулась и снова вошла в дом, пытаясь придумать, как объяснить Юну, что я не умерла, но потом решила, что он и сам это заметит – стало быть, объяснения излишни.

Как можно тише и незаметнее я прокралась вверх по широкой лестнице, ведя рукой по вычурной резьбе, а в коридоре свернула налево, подальше от крыла, где располагались комнаты Генри и Лотты. Я подошла к тяжелой деревянной двери, ведущей в комнату Юна, набрала в грудь воздуху и постучала. Никто не ответил. Я не решилась стучать еще раз, стук выходил слишком громким, и просто взялась за дверную ручку. Дверь оказалась не заперта. Я заглянула в комнату, и дверь сама собой с тихим скрипом открылась полностью. Неразобранная кровать, разбросанная одежда. В остальном в комнате было пусто. Я сделала несколько шагов. Дверь в ванную приоткрыта, но там тоже никого. Черный кожаный несессер балансировал на краю раковины, на полу валялись полотенца. Крышка унитаза поднята, сиденье – тоже. Юна нигде не было.

Откуда исходит звук, я не поняла. Рука потянулась за спину, к пистолету, пальцы обхватили рукоятку. Пистолет был холодный и тяжелый. Я осторожно выскользнула в коридор. Дверь в комнату Генри стояла приоткрытой. Голова у меня была легкой, сердце тяжело билось, что-то липкое попало в глаза, и я не сразу поняла, что это пот, стекавший у меня со лба. Я вся была в холодном поту. Подойдя к комнате Генри, я заглянула внутрь. Лотта лежала в кровати, скрытая одеялом.

– Лотта! Лотта!

Я пыталась шептать, но не поняла, прозвучали слова или нет. Лотта не ответила. Я подошла к кровати. Лотта лежала спиной ко мне, из-под одеяла высовывался уголок махрового халата. Я тронула ее за плечо. Никакой реакции. Я потрясла чуть сильнее, и Лотта безжизненно перевалилась на спину. Я закричала, зовя ее по имени, сильно встряхнула ее, но ничего не произошло. Сердце стучало где-то в ушах так, словно мимо меня шел товарный поезд. Я пыталась думать, но казалось, что на самом деле думать больше не нужно. Был только один ответ на все вопросы, один-единственный. Я услышала у себя за спиной звук и обернулась. Оружие странно оттягивало руку.

В дверях стоял Генри. Рука у меня дрожала, когда я прицелилась в него, и мне пришлось держать оружие обеими руками. Несколько секунд мы не отрываясь смотрели друг на друга и молчали.

– Значит, это был ты, – сказала я наконец.

Собственный голос как-то странно прозвучал у меня в ушах.

– Да, я, – тихо ответил Генри. – Но это не то, что ты думаешь. Положи оружие, и я все объясню.

Он сделал полшага вперед. Я сняла пистолет с предохранителя.

– Не подходи. Не подходи, мать твою.

Генри не двигался.

– Анна, – тихо и сосредоточенно заговорил он. – Положи оружие. Я объясню. Ты сейчас – не ты. Что именно ты приняла?